Игра без правил - [63]

Я выпрямился и взглянул ему в глаза. Кровь из носа заструилась по подбородку. Солоноватый привкус на губах вызвал у меня приступ ярости — ярости, но не глупости. Я сделал шаг вперед и притворился, что пошатнулся. В ту же секунду Уильямс бросился на меня, одним прыжком преодолев разделявшие нас восемь футов.

Когда он ударил, я, как пьяный матадор, ушел в сторону, левой рукой отводя удар, словно ветку дерева. Я почти упал, но, пропустив Уильямса, лягнул его под колено. Удар был далеко не сильным, но заставил его покачнуться и потерять равновесие. Думаю, он сразу же восстановил его, но это было неважно. Когда он развернулся, я уже мчался вдоль пляжа во все лопатки.

Я ожидал услышать звук выстрела, но за спиной раздавался только громкий топот. Пальцы Уильямса задели мое плечо, но ухватить не смогли, однако я понимал, что если споткнусь, то мне конец. Не будь песок так плотно утрамбован, он бы уже догнал меня.

Люди часто не понимают, насколько быстро могут бегать на короткие дистанции такие качки, как Уильямс. Те же мышцы, что позволяют штангисту поднять над головой четверть тонны, способны придать ему скорость спринтера, весящего на сто фунтов меньше. Я слышал, как Уильямс приближается, тяжело дыша. Его пальцы снова царапнули мне плечо, и тогда я рванул вправо, к мягкому, влажному песку у самой линии прибоя. Оглядываться не было нужды, я и так слышал, что Уильямс бежит слева от меня.

Он начал отставать, но по-прежнему находился слишком близко. Стоит оступиться, и он меня догонит. Максимально возможной скорости мы достигли через тридцать ярдов, остается только вопрос, кто из нас первым замедлит. Когда мышечная клетка начинает вырабатывать молочной кислоты больше, чем может нейтрализовать, мускулы теряют работоспособность. Начинается усталость, спазмы, и дальше все решает простая биохимия. Есть еще один факт, на который я рассчитывал: чем сильнее и мощнее человек, тем больше он проигрывает в плане выносливости. Я всецело полагался на это уравнение жизни и смерти.

Уильямс продолжал бежать. Я подумал, что дело в «Морфитрексе», не иначе. Даже анаболики не могут позволить человеку его габаритов и возраста столь долгое время развивать подобную скорость. Меня же толкал вперед выброс гормона, созданного самой природой. Называется он адреналин, и в моменты крайнего возбуждения это лучший наркотик в мире. Прикрепленные к почкам маленькие желёзки изнемогали, вырабатывая его, и я чувствовал, как движения становятся более плавными. Казалось, увеличился объем легких — энергосистема организма готовилась к неизбежному переключению на использование в качестве топлива кислорода. Так преодолевают марафонские дистанции. Можно бежать часа два, пока не израсходуется весь сахар в мышцах и ты не «упрешься в стену». Плохо, что при таком режиме нет места высоким скоростям, и я уже чувствовал, что замедляюсь.

Наказание Господне преследовало меня еще ярдов сто, но уже не так быстро, более того, я перестал слышать его дыхание. Убедившись, что впереди полоса гладкого песка, я обернулся. Уильямс теперь отставал на шестьдесят или семьдесят ярдов. Он продолжал бежать, но загребал ногами фонтаны песка и вилял из стороны в сторону. Голова его была опущена, как у пьяного, который ищет, где бы упасть. Пробежав еще двадцать ярдов, я снизил скорость, чтобы выровнялось дыхание. Нужно сохранить немного сил для развязки.

Я остановился и стал ждать. Уильямс ускорился. Я поднял обломок коралла и швырнул в него. Увернувшись, он кинулся вперед. Сил, по моим прикидкам, у него оставалось немного. Он был злобным маньяком, с фантастической силой воли, но справиться с истощением организма ему не по плечу. Ему недоставало кислорода, а быстро компенсировать эту нехватку невозможно. Я подпустил его на двадцать ярдов и снова бросился бежать. Я нарочно замедлял бег, чтобы его не оставило безумное желание забить меня насмерть. И всякий раз, как он приближался, я снова увеличивал расстояние между нами.

Я оглянулся. Вовремя — он отставал от меня на каких-то двадцать ярдов. Он вложил все в последний рывок, но был обессилен и изнурен. У меня на глазах он упал на колени, как будто хотел вознести молитву. Я остановился и позвал его. Он поднял глаза, с трудом встал, споткнулся и снова рухнул. Я повернулся к нему лицом. Нас разделяло ярдов шестьдесят — меня и эту бледную тень былого величия. Можно поносить Уильямса какими угодно словами, но кодекс самурая в его лысой голове сидит крепко.

Изо всех оставшихся сил я побежал к нему. Мир по бокам смазался и превратился в разноцветные полосы, как на акварельной палитре. Я не чувствовал, как ноги касаются песка. Рот был полон крови, моей крови, и это приводило меня в бешенство.

Уильямс поднял голову, но слишком поздно, потому что я уже взлетел в прыжке, подобрав колени к груди, и, распрямляя ноги, выбросил пятки вперед. Я не мог этого предположить, но в тот момент, когда я нанес удар, Уильямс повернулся лицом вполоборота ко мне. Раздался жуткий хруст, какой издает корабельная мачта, ломаясь пополам. Он повалился навзничь. Я шлепнулся животом о песок, и у меня перехватило дыхание. Левая рука до плеча совершенно онемела. Должно быть, какой-то мелкий камушек попал мне в выход локтевого нерва. Помогая себе единственной здоровой рукой, я как мог быстро встал на ноги и подошел к лежащему Уильямсу.