Игра без правил - [39]

Человек посередине и был Космонавт, Хэнк Уоттс. Он снова набрал тот вес, который сбросил, пока я тренировал его. Тогда его второй компакт еще не стал платиновым, но предаваться воспоминаниям можно и в другое время. Он был одет в красную рубашку, красные штаны, красные туфли, на голове — маленькая круглая красная шляпа. На шее красовалась золотая цепь, продав которую я смог бы спокойно выйти на пенсию. В правой руке он держал косяк размером с хорошую сигару.

Хэнк, он же Космонавт, сделал глубокую затяжку. Он надул щеки, как трубач, затем выпустил из угла рта струйку дыма.

— Улет, — улыбаясь, произнес он с видом знатока. — По сотне долларов за четверть унции, но оно того стоит.

Двое других выглядели не менее круто. Они явно заранее отрепетировали свои роли. У одного на голове была черная нейлоновая спортивная шапочка. На вид он весил фунтов двести семьдесят, очень плотный и внушительный. Мускулистый торс обтягивала черная кожаная майка. Увидев у него на шее серебряное распятие, я почувствовал некоторое облегчение, поскольку предпочитаю путешествовать с христианами.

Второй, высокий и худой, был одет в белую шелковую пижаму и черные сандалии. Волосы, заплетенные в тугие косички, походили на ржаное поле где-нибудь в Канзасе, если смотреть на него с самолета. Я обратил внимание на изящные руки с длинными тонкими пальцами. Один из пальцев украшало массивное золотое кольцо с рельефным белым черепом, который при случае мог бы оставить весьма памятный отпечаток у кого-нибудь на лбу.

Хэнк нажал на встроенную в подлокотник кнопку, и музыка оборвалась. Он сунул руку в карман, достал серебряный портсигар и положил в него предварительно затушенный косяк. Все его движения были аккуратными и точными. Он щелкнул замками стоящего на полу дипломата и вынул стенографический блокнот и дорогую ручку с золотым пером.

— Ты умный засранец, — заявил он мне. — Хочу узнать твое мнение по одному вопросу.

— Ладно, — согласился я. — Кстати, спасибо, что подвез.

— Я тут песню пишу для нового альбома, но никак не могу придумать название, понимаешь?

— Конечно.

— Я вот думаю, — серьезно продолжал он. — Как ее назвать: «Твоя задница — моя судьба» или «Твоя задница — мое предназначение»?

Господи, со мной ли это происходит?

Я посмотрел сквозь темное стекло на темное небо, обдумывая столь темный вопрос. К искусству Космонавт относился уважительно, и равнодушный ответ мог быть воспринят как оскорбление.

— Ну, — сказал я. — По-моему, лучше «Твоя задница — моя судьба».

Космонавт заинтересовался.

— А почему? — спросил он.

— Ну, не знаю, понимаешь, предназначение — звучит как что-то одноразовое, вроде поездки. Судьба, ну как бы это сказать, немного более… более одухотворенно. Понимаешь?

Хэнк одобрительно кивнул.

— Херовые у тебя дела, Джек, но ты мне нравишься. Моя мама тоже так считает.

Он убрал блокнот.

— Дэрин, Реджинальд, — произнес он густым басом. — Этот странный белый парень — мой друг. Когда-то он был моим тренером. Его зовут Джек. Джек снова с нами. Слышь, чувак: я думаю, надо будет написать о тебе песню.

Я по очереди стукнулся с каждым из них кулаками, и напряженность несколько спала, хотя видно было, что я по-прежнему вызываю беспокойство и причиной тому вовсе не цвет моей кожи. Причина в проблемах. И принес их я. В расслабленной атмосфере лимузина я был единственным дисгармоничным элементом, эдаким живым грозовым фронтом на безоблачном небе. Дело не в том, что я вызывал антипатию, просто всем стало бы уютнее, если бы я ушел.

Я не винил их. Ангелов здесь не было, и Хэнк отсидел срок за драку в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, хотя его история совсем не такая, какой может показаться. Отец его работал нейрохирургом, мать — профессором лингвистики в Нью-Йоркском университете. Старшая сестра адвокат, а старший брат писал картины, которые никто не понимал. Но Хэнк рос отчаянным парнем и мало интересовался жизнью преуспевающего среднего класса, его тянуло к улице — не от нужды и отчаяния, просто потому, что ему наскучил комфорт.

Эти подробности я знал потому, что арестовал его за торговлю крэком в Южном Бронксе, когда только начинал работать в полиции, а он, шестнадцатилетний паренек, сидел на заднем сиденье моей машины и плакал. Я взглянул в зеркало заднего вида и увидел, как по щекам у него текут слезы. Я спросил, где он живет, и отвез домой. Можете представить себе мое удивление при виде его дома. Его фотографию легко поместили бы на обложку журнала по продаже недвижимости. Я даже познакомился с его родителями. Это были прекрасные люди из совершенно другого мира, не понимавшие своего сына.

С тех пор прошло десять лет. Теперь он был знаменитым и владел состоянием в пятьдесят миллионов долларов. Второй раз мы встретились на вечеринке у шейха на Стар-Айленде. Он сразу узнал меня и нанял позаниматься с ним. Он стал известным, женился, завел двоих детей и находился в той стадии, когда человек, достигнув успеха, начинает привыкать к своему положению. Он смотрел на меня как на реинкарнацию всех своих прежних бед. Я чувствовал себя неуютно из-за того, что напоминал ему о прошлом.

— Браток, тебя ищет полиция, — сказал Хэнк. — Расскажи почему и ничего не утаивай. С прошлым я завязал. Я не хочу, чтобы ты сидел тут, блин, как беглец из тюряги, если на это нет серьезных причин.