Игра без козырей - [68]

Донесся топот Крея и Оксона. Я выключил свет. Уже не оставалось времени добраться до другой двери, ведущей в паддок, да к тому же там меня сразу бы осветили фары «Мерседеса». Поэтому я спрятался за стойкой бара.

Дверь рывком распахнулась. Загремели, разлетевшись по полу, жестяные банки из-под пива, раздались крики и грохот упавшего тела. Снова загорелся свет. Господи, как же ненадежно мое укрытие... Две банки катились по полу прямо ко мне.

— Какого черта, — задыхаясь от бешенства, вопил Крей, — идиот, неуклюжий болван, да вставайте же наконец, вставайте!

Он бежал по комнате к дальней двери, ведущей в паддок, пол слегка подрагивал под его весом. По проклятиям, звяканью и дребезжанию банок я понял, что Оксон выбирается из мусорной корзины, на которую налетел. Если бы это не было так опасно, я расхохотался бы во все горло.

Крей оставил дверь открытой и теперь спрашивал из паддока у сидевшего в машине, куда я побежал. Скорее почувствовав, чем увидев, что Оксон выбежал из бара и присоединился к Крею, я выполз из своего убежища, снова выключил свет и одним прыжком достиг двери, в которую вошел, захлопнул ее и побежал по коридору. За моей спиной раздался разъяренный рев Крея, когда он влетел в темную комнату и наступил на банку. Пока они выбирались в коридор, распинывая банки, я уже был в маленьком холле перед кухней.

Кухни — для меня самое безопасное место, потому что в них много мест, где можно спрятаться, и много выходов. Но оставаться здесь не имело смысла, раз я уже все осмотрел.

Я помчался дальше, провел две тревожные минуты в бойлерной, потому что второй выход из нее вел в тупик, в кладовку, где стояли пустые бочки из-под топлива с трубками и измерительными приборами. Бочки плотно громоздились возле стены, и спрятаться здесь было бы негде. Гудел бойлер, потому что центральное отопление включили на всю ночь.

Весовая была еще хуже: слишком велика, и в ней, кроме столов, стульев, инструкций на стенах и самих весов, ничего не было. Рядом в раздевалке на крючках висели седла, от еще не остывшей после дневной топки плиты исходило тепло, и в большой корзине лежали шлемы, сапоги и другая экипировка жокеев, оставленная на ночь служителями. Грязная чашка и молочник. Номер журнала «Плейбой». Несколько плащей. На вешалке — разноцветная форма. Над плитой на веревке сохли выстиранные бриджи. Из всех мест на ипподроме здесь я чувствовал себя лучше всего, это был мой дом, где я хотел бы спрятать голову в песок, как страус. Но второй выход из раздевалки вел в умывальную комнату. Еще один тупик.

Из весовой дверь напротив раздевалки вела в комнату стюардов, где в прошлом я, как и все жокеи, давал объяснения, если подозревался в нарушении правил. Почти пустая комната, в центре — большой стол, вокруг него — стулья, фотографии лошадей на стенах, маленький потертый ковер. На столе лежали личные вещи стюардов. Спрятаться было негде.

Несколько дверей оказались запертыми, несмотря на то, что Оксон оставил ключи дома. Связка отмычек, как обычно, была у меня в кармане, и я позволил себе провести две минуты и отдышаться в баре для стюардов. Его превратили в винный склад. Ряды ящиков с виски, шампанским, вином и пивом высились от пола до потолка, а рядом стоял столик на колесиках, чтобы развозить бутылки по барам. Меня мучило искушение остаться здесь до утра, пока не придут служащие. Это единственная дверь, за которой Оксон не стал бы искать Сида Холли.

В винном складе можно было не опасаться преследователей. Но с другой стороны, хотя мне ничего не грозило, угроза ипподрому не стала меньше. Я неохотно оставил надежное убежище и не стал терять времени, запирая дверь. Прижимаясь к стене, я решил подняться наверх и осмотреть все помещения там. На втором этаже было тепло, спокойно, горели все лампочки. Я не стал их выключать: наблюдатель из машины сразу заметил бы, что свет погас, и точно определил, где я.

Здесь тоже ничего не вызывало подозрений. По одну сторону центрального холла располагалась большая комната, в которой стюарды проводили собрания и завтракали. По другую — что-то вроде гостиной, обставленной светлыми креслами и с двумя гардеробами в глубине. Двойные застекленные двери из холла вели в ложу над трибунами. Специальная ложа с прекрасным обзором всего ипподрома для стюардов Национального охотничьего комитета и высокопоставленных гостей.

Туда я и пошел. Диверсия в королевской ложе, когда в ней никого нет, соревнования не остановит. И кроме того, наблюдатель в машине заметил бы, как я открываю дверь.

Из холла через обеденную комнату я попал в сервировочную. Там я увидел буфеты с тарелками, бокалами, ножами и, главное, — второй выход. Маленький подъемник, поднимавшийся и спускавшийся на веревках, соединял сервировочную с кухнями. Такой же подъемник для бумаг работает в офисе на Кромвель-роуд. «Работал, — мысленно поправил я себя, — до того, как там взорвали бомбу».

Из кухни внизу через люк лифта доносились сердитые голоса Крея и Оксона, перемежаемые чьим-то бормотанием — похоже, третий спорил с ними. Теперь, зная, где они, я уверенно спустился вниз. Но тревога не оставляла меня. В главном здании я не нашел никакой угрозы для ипподрома. А если они что-то устроили на скаковой дорожке? Я не представлял, как сумею предотвратить несчастье там.