Игорь Саввович - [13]

– А бог ее знает! Хочется дать по морде, и притом неизвестно кому… После этих вспышек я чувствую себя выжатым, как мокрое белье…

Кто может объяснить, почему лицо молодой врачихи с каждой секундой становилось все мягче и моложе, хотя она и без того была молода? Черт знает, как это досадно, когда видишь, какую нежность излучают ее карие глаза, хотя на стуле сидит больной человек. Профессор Баяндуров – этакий пройдоха – раньше Игоря Саввовича «засек» женщину на особом отношении к пациенту и уже несколько раз с усмешкой поглядывал на нее, словно говорил: «Попалась, голубушка!» И это тоже было ненужным, отвлекало Игоря Саввовича от самого Баяндурова, и он порой терял нить мысли профессора.

– Есть ли избирательность во вспышках ненависти? – спросил Баяндуров. – Кого больше? Родных, близких людей или посторонних?

– Не знаю! – ответил Игорь Саввович. – Никакой системы нет.

Баяндуров подошел к окну, выглянул, звучно почмокал губами, словно звал собаку. Потом, оставаясь в окне, тоненько свистнул, и опять было похоже, что зовет собаку. Это со второго-то этажа да еще в такой больнице! Игорь Саввович понимающе усмехнулся, и как раз в этот момент Баяндуров мгновенно повернулся к нему, расширенными глазами посмотрел в лицо.

– Вас раздражало мое дурацкое почмокивание? – спросил он.

– Что вы, профессор! Смешно и нелепо…

– Тогда вопросы окончены… – Баяндуров сел. – Боюсь, Игорь Саввович, что у вас депрессия, и депрессия, как вы справедливо заметили, эндогенная… – Он надолго замолк. – Причины депрессий такого рода, думается, изучены достаточно полно, но совершенно мало в тех случаях, когда идет речь об антистрессах и антидистрессах. – Профессор улыбнулся. – Вот уж об этих двух зверях, милый Гольцов, вы в книгах не читали, да мало кто и знает о них… Впрочем! – Он сделался серьезным. – Впрочем, в работах известных эргономиков есть указания на печальные последствия так называемого сенсорного голода. Вы знаете, что такое эргономика и что такое сенсорный голод?

К сожалению, Игорь Саввович знал, что такое эргономика и что такое сенсорный голод, то есть такое явление, когда у рабочего, занятого, скажем, на конвейере в течение рабочего дня одной монотонной производственной операцией, после тяжелого рабочего дня ощущается болезненная и грозная для организма нехватка мышечной физической нагрузки – удивительная на первым взгляд.

– С эргономикой понаслышке знаком, о сенсорном голоде знаю, – медленно ответил Игорь Саввович. – Что вы этим хотите сказать, Гасан Гасанович?

Баяндуров придвинул к себе подставку с шариковой ручкой, задумчиво погладил рукой теплую от солнца пластмассу. Какие огромные пальцы, какие хорошие, добрые пальцы!

– Я погожу с диагнозом, Игорь Саввович! – строго и медленно произнес он. – Наверное, я поговорю с вашей женой, думаю, что будет полезно повидаться с моим старым другом Сергеем Сергеевичем Валентиновым – вашим прямым руководителем… Если не возражаете, я возьму вас под наблюдение. Кстати, об этом просила Елена Платоновна.

Ах вот как! Мать и здесь оставалась матерью, женщиной, которая никогда не ошибается и всегда знает, что делает. Вот почему женщина-психиатр не хотела ничего говорить, а тянула время, то есть ждала профессора, вот почему Баяндуров не торопился.

– Вы согласны походить ко мне? – спросил профессор и, заметив кивок Игоря Саввовича, повернулся к лечащему врачу: – Валентина Лаврентьевна, напишите рецепты… Утром тафранил в предельной дозировке, вечером триптизол – сразу десять миллиграммов. Колоть пациента не будем… Ну, Игорь Саввович, слушайте, как станем лечиться… Через тридцать дней вы спляшете в этом кабинете «Калинку-малинку»!

Игорь Саввович в задумчивости вышел из больницы, но в воротах сам собой остановился, хотя намеревался поймать первое попавшееся такси. Он изумленно принялся решать, какого черта не мог перешагнуть черту больничных ворот. Секунд через двадцать, так и не поняв, что его остановило, Игорь Саввович медленно и негромко проговорил вслух:

– А ведь со мной что-то должно случиться! Плохое, такое плохое, что даже трудно представить, как мне будет худо.

Он замолк, замер, дышал сквозь стиснутые зубы. Последняя мысль была такая; «Несчастье ходит рядом со мной, и это уже истинное несчастье!» Он шумно выдохнул воздух, вздернул голову, приподнял насмешливо уголки губ, заставил себя подумать: «Мистика! Чертовщина!» – но это не помогло.

Отец

На шестидесятом году жизни главный инженер треста Ромсксплав Сергей Сергеевич Валентинов, дважды раненный и контуженный на фронте, с детства страдающий пороком сердца, переживал вторую молодость, отпущенную ему судьбой неожиданно, за здорово живешь, – ценный подарок, как думал сам Сергей Сергеевич, если в голову приходила несерьезная мысль, что подарок ему положен: жизнь была справедливо и несправедливо тяжела: весела и легка только в считанные минуты, а за страдания, как верили издревле, полагается рай – земной или небесный, какая разница!

Сергей Сергеевич чувствовал себя таким молодым, каким, помнится, не ощущал себя и в сорок. Просыпаясь в шесть часов утра, с первой секунды испытывал радость, потребность петь, гимназисткой кружился по большой барской спальне. Напевал он всегда одно и то же, то есть «На сопках Маньчжурии», и в ответ на фальшивое пение из соседней комнаты доносился стук каблуков – это мать Валентинова, никогда не носившая в доме теплой и мягкой обуви, торопилась в кухню в твердых парусиновых туфлях.