Иго любви - [214]

Они два часа бродили по городу, то греясь в кофейной от пронизывавшего весеннего ветра, то опять стоя под окнами квартиры барона.

— Ну, что? Как? — спрашивал Лучинин выбегавшую к нему Надежду Васильевну. Та плакала.

— Ах, она так мучается… так мучается…

— Но что доктор говорит?

— Все правильно… Но кому же от этого легче? Барон совсем как баба… И если б не Алексей Павлович…

Сжимая кулаки, Воскресенский сбегал с крыльца и опять мчался на Дворянскую.

— Послушайте!.. Я так не могу… Вы меня убили… У меня порок сердца… Вы уже доконали меня…

— Нет, нет!.. Не оставляйте меня одного… Я не переживу… Я сойду с ума!.. Понимаете? Мозг мой отказывается воспринять такую вещь: как она, такая прекрасная, такая умная и талантливая, решилась стать собственностью этого… этого… его утехой?.. Почему она выбрала именно его? Почему не вы?.. Почему не я?..

Через час, выпив лимонаду в кофейной, они уже опять стояли у парадного крыльца, боясь позвонить, боясь идти на черный ход.

Дверь отворилась. Вышел Балдин. Как два разбойника, накинулись они на него.

— Ну, что?.. Ну, что?.. Жива?.. Неужели не кончено?

— Родила… слава Богу!.. Полчаса назад… Девочку… Бла… бла-го-по…

Он всхлипнул и полез за платком. Соперники, не дыша, глядели ему в рот, еще чего-то ожидая.

— Вы… го… господа… извините… нервы… Я столько выстрадал… Она так мучилась… эти крики… До свиданья!

Но они шли за ним по пятам, как загипнотизированные. Он был там. Он знал все. А они сгорали от муки неизвестности. Разве они здесь меньше мучились?

— Господа, вот что! — вдруг спохватился Лучинин, предвидя новую бесконечную беготню уже втроем. — Я предлагаю поужинать вместе. Мы все измучены и… проголодались… Зайдемте в гостиницу… Я угощаю… И выпьем, господа, за здоровье Веры Александровны!

— Браво! Браво! — заревел Воскресенский.

Через полчаса они сидели в шумном ресторане с бокалами шампанского в руках. Лучинин мечтательно прищурился на золотое вино и встал:

— Мы пили сейчас за здоровье Веры Александровны. Я предлагаю другой тост. Выпьем за будущее маленькой женщины! Господа, час тому назад новый человек пришел в мир. И почем знать, что несет он всем нам? Быть может, новый талант, унаследованный от Надежды Васильевны… Быть может, красоту своей матери… Ведь и красота — редкий дар, который во все века вызывал поклонение и страсти, в честь которой эллины строили храмы и слагали песни. Ждет ли ее безвестная доля семьянинки или слава избранницы? Но и для нее когда-нибудь зажгутся зловещие огни заката. И для нее наступит роковой час, когда, очутившись на вершине жизни, прежде чем начать свой спуск в долину, повитую сумерками забвения, человек в последний раз оглядывается назад, на пройденный им путь и спрашивает себя: «Все ли я сделал? Все ли я сказал? Все ли взял от жизни?..» Это страшный час итога. У многих ли из нас хватит мужества встретить свой закат с гордо поднятой головой?.. Но мы, господа, не умеем стариться. Мы взяли себе привилегию не казаться смешными, влюбляясь в пятьдесят лет и женясь в шестьдесят. Мы строим жизнь. Нам некогда любить. И потому нам все дозволено. С седой головой каждый из нас считает себя Мазепой. А женщина — идеалистка. Женщина действительно любит даже седины наши, прощает нам отсутствие красоты и юности. Мы не прощаем ей ничего… Для каждой женщины закат — конец всему. Мы еще можем надеяться, что спуск в долину, где ждет нас старость, нам облегчит верная рука юной идеалистки. Но женщина обречена совершить этот последний путь в одиночестве, всегда, всегда! За перевалом она оставляет лучшее, что украшало ее жизнь, — нашу любовь, нашу страсть… Вот почему маленькой женщине, рожденной в мир, я пожелаю прежде всего не повторять роковых ошибок пушкинской Татьяны и Лизы из Дворянского гнезда. Пусть эти скорбные тени отказавшихся от счастья во имя сурового долга не потревожат сна будущей женщины! Я желаю ей не угасить ни одного порыва, не отказаться ни от одной мечты, упиться всеми радостями. Пусть любовь ее будет светлой и ликующей, как это вино, — без драм, без проклятий!.. Я желаю ей весенних зорь, знойного лета, мирных сумерек и молчаливой ночи без мятежных снов, без недопетых песен, без жгучих слез о невозвратном! Пусть не зажгутся на ее небе зловещие огни заката! Пусть запоздалая страсть, неразделенная страсть не загорится в ее примиренной душе! Чокнемся, господа, за радостную женщину будущего!

Воскресенский залпом выпил бокал, но тотчас взъерошил волосы, дернул себя за бороду, выкатил на Лучинина глаза и сказал:

— Возмутительно!

— Что возмутительно?

— Да вот эта ваша схема счастья новой женщины. В чем разница между новой и старой?.. Н-ну?

— Я уже сказал: пушкинская Татьяна и Лиза в Дворянском гнезде отреклись от счастья во имя долга. Пусть новая поставит счастье выше долга, и тогда она завоюет жизнь!

— А если счастье все-таки уйдет? Если он изменит? Опять крах? Опять гибель? Э, нет, сударь мой!.. Вы тянете женщину назад, в то же болото, только другой дорогой. Вы опять бросаете личность, дух, высокие цели и стремления под ноги инстинкту… Вы опять хотите запереть женщину в золотую клетку счастья, когда жизнь зовет ее тысячами голосов?