Иго любви - [213]

Воскресенский отдавал Вере весь свой короткий досуг. Он с жаром стал развивать ее. И сам был удивлен тому, на какую благодарную почву падали семена скептицизма, отрицания, беспощадной критики. Душа Веры росла в обмене этих мыслей. Внезапно, почти грубо и насильственно разбуженная мысль работала напряженно, лихорадочно. Из сердца уходил невозвратно тот небольшой запас религиозного жара и верований, который даже проницательная Надежда Васильевна не решалась брать за фундамент для семейного счастья Веры. Но взамен открывались ослепительные горизонты, и весь мир озарялся новым смыслом.

Воскресенский восторгался своей новой ученицей. Он находил, что у нее не женский ум и незаурядная натура. Поэтому он предъявлял к ней строгие требования, точно к любому студенту. Вера только впоследствии могла оценить огромную роль, которую сыграл Воскресенский не только в ее развитии, но и во всей ее дальнейшей жизни.

Без умиления и смеха Вера не могла вспомнить, как по-детски обрадовался Воскресенский, узнав об ее демократическом происхождении.

— Дочь актера?.. Вы?.. И актрисы Нероновой? Еще бы мне ее не знать!

— Но ведь вы же отрицаете театр? — усмехнулась Вера.

Он так и вскипел.

— Какой театр? Для кого? Как можно отрицать Гоголя и Островского?.. Конечно, я не стану с Белинским восторгаться датским принцем или венецианским мавром… Всего Шекспира я отдам за Свои люди — сочтемся и за Грозу… Конечно, театр должен быть только народным, только общедоступным, как музеи и библиотеки… Но я знаю, что актриса Неронова бесподобно играет Анну Андреевну в Ревизоре… И, воплощая одинаково прекрасно типы Островского, она делает общественное дело…

Когда же Воскресенский от самой Надежды Васильевны узнал, что она — внучка сапожника, простая мещанка, восторгу его не было предела.

— Я так и знал!.. Я это предчувствовал… Я всегда говорил, что в нашем народе, в низах бьют ключи живой воды, те ключи, что давно иссякли в вырождающемся дворянстве… И знаете что, Надежда Васильевна? Увидев вашу дочь, ее профиль, манеры, все такое… я уверен был, что она тоже урожденная фон… А вот теперь я понимаю, откуда у нее эта восприимчивость, эта даровитость, этот острый ум… Это здоровая кровь народа… а не гнилая лимфа фонов!

Надежда Васильевна весело смеялась. Ей нравилась непосредственность этого «нигилиста», как с презрением называл его Лучинин.

Надежду Васильевну очень забавляло это соперничество. За Веру она была спокойна. Ни один из поклонников, при всех их достоинствах, не мог затронуть ее воображения.

С пледом через плечо, с развевающимися от весеннего ветра длинными волосами, с нахлобученной на лоб широкополой шляпой Воскресенский мчался из редакции к Вере, чтобы прочесть ей очередную лекцию по физике.

На его резкий звонок ему отворила Лизавета и тотчас исчезла. Это его не удивило. Он сам снял и повесил свое пальто, но вдруг выпучил глаза. На вешалке были военные шинели: «Балдин, стало быть, тут? Какова наглость!.. И еще кто-то? По какому праву? В мои часы??»

Взвинченный, готовый к бою, он ринулся в гостиную и наткнулся на Балдина. Тот, как крупный зверь, бегал по комнате, дергая себя за усы.

— Вера Александровна дома?

Балдин остановился и долго бессмысленно глядел на него, очевидно, не узнавая.

Вдруг отворилась дверь. Надежда Васильевна с расстроенным лицом вытолкнула барона в комнату. Тот упал в кресло и громко зарыдал.

— Ну, уж если нельзя без слез, плачьте здесь!.. Подумаешь, хороните… Только бодрость у нее отнимаете… Ах… и вы тут? — с юмором оглянулась она на поклонников.

У Воскресенского при виде слез барона сердце захолонуло, но он все-таки пролепетал:

— Я пришел на урок физики… Вера Алекс…

— Плохое время выбрали, голубчик… Вера родит… Ну, да!.. Чего вы так на меня уставились?

— Она… родит?? Она??

— Фу-ты Боже мой! Конечно, она, а не я… В чем дело?

Схватившись за голову, ни с кем не прощаясь, Воскресенский кинулся в переднюю.

— Вот чудак!.. — рассмеялась Надежда Васильевна. — Алексей Павлович… Это хорошо, что вы здесь… Барон совсем невменяем. Бегите сейчас за Рязанцевым!

— Неужели?.. Неужели есть опасность?

— Да никакой опасности. Она держится молодцом… Это для моего собственного спокойствия…

А Воскресенский пробежал, не помня себя, с версту и на повороте чуть не сшиб с ног Лучинина. Тот только что вернулся из имения и шел к Вере. Увидав сумасшедшее лицо Воскресенского, он невольно чего-то испугался.

— Вы туда?.. К ней??

— Вы хотите сказать, к Вере Александровне?

— К черту ваши тонкости!.. Я оттуда сейчас… Она умирает…

— Что?.. Что такое?

Лучинин всей тяжестью своей, чуть не падая, повис на Воскресенском.

— Она там родит сейчас… Понимаете?.. Я пришел для физики… Мои часы… И вдруг родит… О!!!

Он схватился за голову. Лучинин передохнул и вытер пот со лба.

— Странный вы человек!.. Родить — еще не значит умереть… Вы меня чуть не убили… Это естественное назначение женщины…

— Нет… Это ужасно!.. Это ужасно!.. Она… и такая пошлость! Она и… Что ж мы тут стоим?.. Пойдемте… пойдемте куда-нибудь! Я не могу молчать… Я должен это осмыслить… Помогите мне!.. Я задохнусь…

— Нет, это я задохнусь, если вы будете меня так тащить… У меня болезнь сердца… Пустите руку, пожалуйста! И умерьте ваши шаги, если вы хотите говорить со мной… Ну-с… что такое вам угодно «осмыслить»?