Ignoto Deo - [13]
Несомненно, виртуализация общества - амбивалентный процесс (впрочем, как и любой другой социокультурный процесс): виртуализация и развитие новых информационных технологий как расширяют возможности современного человека, так и являются средствами воздействия на личность и общество. Мы полагаем, что роль виртуализации в формировании и развитии феномена новой религиозности на современном этапе весьма велика, и в дальнейшем еще вернемся к этому вопросу.
Наконец, завершая данный подраздел, обратим внимание на специфику социокультурных трансформаций в современной России[74]. Для этого мы обратимся к культурологическим исследованиям М. Эпштейна и И.В. Кондакова, которые, на наш взгляд, вполне адекватно отражают российскую действительность.
Для Эпштейна вся российская культура Нового времени (не говоря уже о современной культуре) по своей сути - постмодернистская. Петровские реформы искусственно насаждались сверху, поэтому воспринимались как подделки и симулякры, реальность стала зыбким понятием, вторичным по отношению к правящим идеям. Поэтому "постмодерное средневековье" XVIII-XIX вв. сменил коммунизм - "постмодерн с модернистским лицом"[75]. Используемые Эпштейном постмодернистские стратегии делают возможным новый, неожиданный взгляд на отечественную культуру. Так, "российско-советскому постмодернизму", по мысли автора, присущ ряд особенностей (общих как для советского коммунизма, так и для собственно современного российского постмодернизма): симулятивность, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, эклектизм, критика метафизики, утопичность и т.д.[76] Симуляция, или создание гиперреальности, на Западе происходит благодаря развитию техносферы (особенно - средств массовой информации), в России же - с помощью идеологии, не искажающей, но создающей новую реальность. Антимодернизм, неприятие индивидуализма, идейный и эстетический эклектизм относятся как к коммунизму, так и к постмодернизму. Наконец, и постмодернизм, и коммунизм предельно утопичны - коммунизм ориентирован на "светлое будущее", постмодернизм - на "вечное настоящее", понимаемое как конец всякой истории. Но западный постмодернизм значительно толерантнее не только коммунизма, но и своего нынешнего российского/ постсоветского собрата[77].
И.В. Кондаков видит принципиальное смысловое отличие российского постмодернизма от западного в следующем: западный постмодернизм - свободная игра, российский - жесткая необходимость переходного периода от тоталитаризма к демократии. "…Если западный постмодерн есть результат индивидуальных творческих исканий интеллектуалов, стремящихся пересмотреть застывшие нормы и ценности, концепции и стили в духе культурного плюрализма и свободного самоопределения личности в многомерной культуре, то российский постмодерн порожден коллизиями посттоталитарного развития российско-советской культуры (столкновением официальной культуры и неофициальной, прототалитарных и антитоталитарных тенденций в культуре, идеологии и обыденного сознания, религии и атеизма, науки и псевдонаучных, спекулятивных теорий, искусства и кича), что придает ему несравненно более драматический и переломно-кризисный характер - не только по сравнению с западно-европейской социокультурной реальностью, но и с восточно-европейскими аналогами"[78].
Кондаков обращает внимание на то, что в современной российской культуре утеряно не только понятие истины, но и единый смысловой контекст, а это делает невозможным конструктивный диалог и приводит к "базару" (кто кого перекричит и какой "ярлык" наклеит), к "разбороду и шатанию". Любой плюрализм потенциально содержит в себе конфликт, диссонанс, борьбу; сегодняшний же российский плюрализм отягощен массовой нетерпимостью и общей вседозволенностью.
Выводы И.В. Кондакова весьма неутешительны: современная социокультурная ситуация в России характеризуется смысловой размытостью русской культуры и определяется противостоянием двух начал - тоталитарного и антитоталитарного[79], реальных сдвигов в сторону размывания бинарности и преодоления эклектики и, в конечном счете, окончательного расставания с тоталитаризмом, не так и много. "В современной российской цивилизации парадоксальным образом сопряжены несоединимые принципы и ценностные ориентации: коллективизм и индивидуализм, резкая политизированность и демонстративная аполитичность, антизападнические, изоляционистские настроения и стремление воссоединиться с "мировой цивилизацией" (понимаемой как западная, евроамериканская), секуляризация и десекуляризация различных сфер жизни и культуры, государствоцентризм, "державничество" и анархическая свобода творческих личностей и стихийных масс от партийно-государственной ангажированности…"[80] Однако именно в такие кризисные и переходные эпохи осуществляется переосмысление прошлого, обновление культуры и выбор пути развития общества.
Итак, мы рассмотрели основные парадигмы изучения феномена переходности и современные концепции социокультурной динамики, на основании анализа которых пришли к следующим выводам. Наиболее приемлемой для целей исследования нам представляется циклическо-эволюционная (спиралевидная) модель, являющая собой диалектический синтез собственно циклических (от Данилевского до Сорокина) и эволюционных (от Дидро до Фукуямы) моделей исторического времени. Именно эта модель позволяет соединить в одно целое многообразие взаимодополняющих интерпретаций социокультурной динамики, игнорировать которые сегодня невозможно. На наш взгляд, понятия "нового средневековья" (Н. Бердяев) и "конца истории" (Ф. Фукуяма), "идеациональной культуры" (П. Сорокин) и "постиндустриального, информационного общества" (Д. Белл) именно в рамках этой модели могут рассматриваться не только как непротиворечивые, но и предполагающие друг друга. Цикличность, определяющая динамику социокультурных систем, анализируется нами в общем контексте эволюции культуры и общества (которая далеко не всегда осуществляется линейно-прогрессистским путем), поступательного движения от одного витка спирали к другому. Потому и в пресловутом информационном обществе вполне могут наблюдаться "религиозное возрождение" и "ремифологизация".
