Игнач крест - [58]

Пленные русские тоже невольно остановились, и тут Здыла, возвышавшийся над всеми на целую голову, первым заметил загоревшийся частокол. Он был бос, в прорехи лохмотьев виднелось мускулистое тело, покрытое шрамами от ударов плетьми, всклокоченная черная борода закрывала все лицо, зоркие глазки рыскали по сторонам. Неожиданно он резко наклонился, схватил зазевавшегося стражника за обе ноги, как делал это не раз во время деревенских стычек, приподнял и, раскрутив, ударил о ствол обуглившегося дерева.

— Бей поганых! — завопил он. — Бежим, братие! За мной! — и метнулся к прожогу.

Несколько сот пленных услышали его крик. Они побросали кто хворост, кто бревна, которые тащили для засыпки рва, и ринулись за Здылой.

Они не убивали стражников — им было не до этого, да и нечем. Бегущая масса людей просто давила их — сталкивала под ноги и растаптывала. Но клич Здылы привлек внимание не только пленных и оставшихся еще в живых посадских — на беду, его услыхали и всадники, поскакавшие было на шум завязавшегося боя, туда, откуда доносился звон мечей, победные крики урусов, стоны раненых. Теперь они повернули назад, но уже не смогли остановить обезумевших пленных, рвущихся на свободу. Людской поток был таким плотным, что даже верховые не могли разъединить его — кони шарахались и вставали на дыбы. Если убитые или раненые падали, их затаптывали так же, как и стражников, а возвышавшиеся над толпой всадники становились хорошей мишенью для засевших на деревьях Евлампия и Прохора с самострелами.

Выбравшись из потайного хода, Митрофан смешался с бегущими со всех сторон пленными жителями посада. Его стиснуло и понесло. Одна из пущенных стрел вонзилась ему в плечо, но он не мог даже поднять руку, чтобы ее вырвать. При каждом шаге она впивалась все глубже, причиняя острую боль.

Образовавшийся проход был слишком узок для тысячеголового потока: налетая на препятствие, он вздыбливался, люди взбирались друг на друга, шли по плечам и головам. Наконец еще одна часть тына рухнула под их напором, и толпа выплеснула Митрофана за пределы ограды. Давление сразу упало, и он смог избавиться от засевшей в плече стрелы. Хорошо, что лес в этом месте подходил к тыну довольно близко, и, бросившись врассыпную, большинство пленных успевало скрыться в его чаще, хотя подоспевшие с наружной стороны ограды всадники гонялись за ними, секли и рубили своими саблями. Многие пленные оставляли кровавые следы. Слышались крики ярости и боли.

И все же усилия таурмен не оставались бесплодными — медленно, постепенно, теряя своих людей, они сжимали кольцо около прожога, загоняли не успевших вырваться пленных обратно, убивая непокорных. И тут из леса налетела на них с тыла дружина Александры: рыцарь Иоганн на своем боевом коне, Афанасий и Кузьма и все оставшиеся с нею охотники, кроме Евлампия и Прохора, которые продолжали осыпать врага стрелами с деревьев.

Вырвавшись на свободу, Митрофан бросился к кустам, где он спрятал лыжи и белый балахон, надел их и помчался на помощь своим.

Приняв на себя удар, отряд Александры дал возможность пленным и новоторжцам еще раз прорвать заслон, и уже многие мчались к лесу, одни выхватывали из рук убитых или раненых поганых сабли и другое оружие и тут же вступали в бой, другие вырывали колья из тына и отбивались ими от налетавших всадников. Особенно отчаянно дрался Здыла, который вооружился бревном, как палицей, и орудовал им с большой ловкостью и силой.

Но тут к поганым подоспело подкрепление — примчался отряд всадников с пиками наперевес.

Первым принял на себя удар рыцарь Иоганн Жан фон Штауфенберг. Он поскакал навстречу таурменам, врезался в их строй и смешал его. Десятки врагов окружили рыцаря со всех сторон. Он сбрасывал их с седел копьем, рубил мечом, но они продолжали носиться вокруг него с дикими воплями, постепенно сужая круг. Латы и шлем надежно защищали Иоганна, но тут его любимый конь издал предсмертный хрип и стал заваливаться на бок. Рыцарь, однако, успел соскочить и продолжал биться стоя. Один из всадников занес уже было над ним саблю, когда стрела, пущенная Прохором, как всегда, точно, попала ему в глаз, и он упал замертво.

И все же бой был неравным, и наконец, сраженный ударом копья, рыцарь упал, обливаясь кровью, а окружавшие его всадники умчались к пролому, отрезая пленным путь к лесу.

…Только несколько человек из отрада Александры осталось в живых, и они вынуждены были отступить, унося убитых и раненых. Афанасию и подоспевшему Митрофану удалось перенести в лес рыцаря Иоганна. Они кое-как перевязали его рану. Быстро темнело.

Александра устало опустилась на поваленное бурей дерево. Одежда ее была в своей и чужой крови, но она не обращала на это внимания. К ней подошел Митрофан, молча отвязал примотанный к спине кубок, делавший его похожим на горбуна, и протянул его боярышне.

— Иерусалимская чаша?! — поразился Афанасий.

— Это все, что удалось спасти из Борисоглебского монастыря. Мне передал ее посадник… Ни Ферапонта, ни единого монаха уже нет в живых. Они с братией подожгли себя в церкви, где сушилось зерно, чтобы оно не досталось поганым. Он велел хранить эту чудотворную чашу как зеницу ока, и посадник поручил передать ее тебе, боярышня. Дороже в Торжке, мол, ничего нет…