Игнач крест - [47]

Пока войска окружали посад, с верблюдов сняли его белоснежный шатер и установили на самом высоком холме, чтобы он был хорошо виден со всех сторон. Все шло по заведенному порядку и повторялось десятилетиями при покорении тысяч городов в разных странах: обычно население посадов — мужчины, мастеровые, женщины, дети при виде монгольского войска, побросав все, бежали под защиту городских стен, и случалось не раз, что на их плечах его конница врывалась в город, и тут начиналась резня. Если же горожане успевали затворить ворота, им предлагали сдаться, а в случае отказа посад грабили и поджигали, чтобы очистить пространство вокруг стен. Уцелевших мужчин с посада и окрестных поселений использовали на осадных работах, девушек хватали для утехи воинов, прочих умерщвляли.

Субэдэя беспокоило и другое — ему нанесли обиду, глубокую и горькую. И сделал это сам Бату, саин хан Бату, «добрый» хан Бату, когда поручил не ему, а этому выскочке молокососу Бурундаю разбить войско великого князя Юрия — главное войско на Руси. Его же, прославленного полководца, разящую саблю в руке самого Повелителя вселенной, послал вперед прокладывать путь к Новгороду. А что тут, собственно, прокладывать? С новгородскими боярами, торговцами да ремесленниками будет легко справиться. Это ведь не княжеские дружинники. Нет, все дело в том, что тут не обошлось без влияния этого паршивого китайца Елюй Чуцая, ставшего теперь главным лицом при дворе эзэн хана Угэдэя. Это он посоветовал ему пять лет тому назад, когда пал после тяжелой осады Баньцзин, запретить уничтожать всех жителей сопротивлявшегося города, как положено по древнему закону, и прислал гонца с повелением от Угэдэя никого не убивать, а его самого и его бешеных перебросить подальше на запад, где он и пребывал в немилости, пока Бату не возглавил поход на Русь и вновь не взял его к себе…

Позже Субэдэй узнал, что Елюй Чуцай представил Угэдэю доклад, в котором доказал, что, пощадив жителей, можно получить с них гораздо больше, чем просто убив и ограбив. Жадный и расчетливый эзэн хан согласился, не считаясь с повелением своего отца Чингисхана, с его сводом законов — Великой Ясой, составленной им самим.

«С Бату вообще происходит что-то странное, — вернулся к действительности Субэдэй. — Он перестал впускать моего шамана и не расстается с индийской чародеицей, перестал из-за нее пировать со своими женщинами, а китайцы так и шныряют вокруг него. Вот и мне подсунул какого-то строителя пороков и стенобитных машин. Наверное, соглядатай. Все время что-то там чертит да рисует своими кисточками какие-то знаки на тонких белых листах, изготовленных неизвестно из чего и как. Правда, дело свое он знает. С другой стороны, Бату по всем важным вопросам советуется только со мной, а своих братьев-чингизидов ни во что не ставит… Почему же он меня отослал? Может, и правда боится новгородцев, верит слухам об их мощи и отчаянной храбрости? Так или иначе, я еще покажу им всем, на что я способен! Надо только понять, с чего же все началось и пошло не по заведенному порядку?»

…Субэдэй стал вспоминать, как с той стороны, где у него нет глаза, кто-то подъехал. Этого он не любил. Он резко обернулся и с удивлением увидел тумен-у-нояна[103] «бешеных», который хорошо знал все его привычки и не посмел бы их нарушить без дела.

— Что тебе надо, Бодончар? — спросил Субэдэй.

— Баатур ноян, урусы ведут себя здесь не как все, — ответил ноян, тяжело дыша.

— Не все ли равно, как они себя ведут, пока еще живы, — надменно изрек он. — Перережь им скорее глотки, и они станут как все.

— Нужна подмога, — начал тумен-у-ноян, но полководец не дал ему договорить, хлестнув в ярости, плетью, потом повернулся всем корпусом и посмотрел в сторону Торжка, сразу охватив взглядом всю картину боя. От изумления он даже вспотел и снял калпак, подставив холодному ветру свою выбритую макушку: посад не обезлюдел, посад не горел, посад сражался.

— Почему до сих пор не пылают их дома? — процедил он, и голос его прозвучал как шипение и свист точимого клинка.

— Они дерутся небольшими группами, каждая у своей избы, и в узких, кривых улочках их невозможно подавить прямой атакой, приходится вступать в единоборство, а мужицкий топор, который есть здесь у каждого уруса, пострашнее нашей кривой сабли! Мы не можем ничего поджигать, тогда сгорят и наши воины.

Субэдэй не ответил и крикнул другого нояна.

— Немедленно поджечь урусские дома горящими стрелами, — распорядился он.

— А как же наши чэриги?!

— Останется меньше трусов. Возьми всех лучников из своего тумена.

Повторив приказ, ноян удалился. Тумен-у-ноян Бодончар тоже натянул поводья, но Субэдэй остановил его:

— Я вижу, ты до сих пор еще и монастырем не овладел, а ведь там должно быть полно зерна и всякой богатой утвари. Смотри, чтобы монахи не ушли задами! Урусы почитают своего бога — надо показать им внутренности его служителей, и они содрогнутся. И не забудь отправить к монастырю арбы, чтобы нагрузить их зерном и другими припасами…

«Вот оно! Все из-за этого проклятого монастыря. Я недооценил силу духа этих служителей урусского бога, их военной выучки и оставил их у себя в тылу», — догадался наконец Субэдэй.