Игемон - [7]
Император Павел Петрович посмотрел на инока долгим изучающим взглядом:
— Что ждёт преемника моего, Цесаревича Александра?
— Француз Москву при нём спалит, а он Париж у него заберёт и Благословенным наречётся, — уверенно ответил инок, будто всё видел собственными глазами. — Но тяжек покажется ему венец царский и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет в очах Божьих…
— А кто наследует Императору Александру?
— Сын твой Николай.
— Как? — удивился Император. — У Александра не будет сына? Тогда Цесаревич Константин…
— Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою, — невежливо перебил Государя предсказатель. — Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнётся, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для Государства Российского, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится.
— После сына моего Николая на Престоле Всероссийском кто будет?
— Внук твой, Александр Вторый, Царём-Освободителем преднаречённый. Твой замысел исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьёт и славянам тоже свободу даст от ига невольничьего.
Инок на мгновение прервался, но продолжил:
— Не простят жиды ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственною…
— Тогда-то и начнётся тобою реченное иго жидовское?
— Нет ещё, — покачал головой Авель. — Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сыне его, а твой правнук Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, жидовствующих прижмёт, мир и порядок наведёт он.
— Кому же этот Государь передаст наследие царское? — нетерпеливо спросил Император.
— Николаю Второму — Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. По завещанию своего батюшки должен он будет царский престол передать брату Михаилу, но не восхочет обрекать родственника на муку незаслуженную. Война будет, великая война, мировая…
По воздуху люди, как птицы, летать станут, под водою, как рыбы, плавать. Серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножатся. Накануне победы рухнет Трон Царский по наветам жидовским. Кровь и слёзы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмёт в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская…
Горько зарыдал после этих слов вещий Авель, но через какое-то время сквозь слёзы тихо продолжил:
— А потом будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить Святыни её, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за распятие Миропомазанника Божия, за отречение народа российского от Святого Царя. О нём свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый и девяностый открыли мне всю судьбу его:
«Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своего, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его».
«Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него».
«С ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».[9]
Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный — сей есть тот, о котором открыто пророку Даниилу:
«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего…».[10]
«Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветёт, аки крин небесный…».
Но паки отыщется посреди жидовствующих ушкуйник со товарищи и начнёт наступать он на хвост нечисти поганой. Только много её натечёт в землю русскую, так что многие годы понадобятся для очищения. Сии тати создадут щит для страны и народа славянского…
В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.
Император Павел Петрович глубоко задумался. Неподвижно стоял Авель. Между монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити. Государь поднял голову и в глазах его, устремлённых вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие царские переживания.
— Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией лет через сто? — переспросил Павел Петрович. — Прадед мой, Пётр Великий, о судьбе моей рёк то же, что и ты. Почитаю и я за благо о всем, что ныне прорёк мне о потомке моём Николае Втором предварить его, дабы перед ним открылась Книга судеб. Да ведает праправнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего…
Запечатай же, преподобный отец, реченное тобою, изложи всё письменно. Я же вложу предсказание твоё в нарочитый ларец, положу мою печать, и до праправнука моего писание твоё будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне, Роде моём и счастье нашей Державы.
