Иерусалимские хроники - [35]

Две солдатки опалили меня запахом дешевой солдатской пудры, и я долго тащусь за ними следом, разглядывая лодыжки и проволочную линию ртов. Смотреть на них -- это не секс. Это счастье! Если Григорий Сильвестрович устроит мою карьеру, я найму себе целый взвод этих школьниц в солдатских формах! С другой стороны, на трезвую голову, мне все больше казалось, что Григорию Сильвестровичу следует немедленно отказать. Никаких солдаток из девятого "б", не выходить на еврейскую аттестацию, а просто дезертировать в Крым и оставить смену левитов на произвол судьбы. Это не стыдно. Здесь трудно долго выдержать. И с этим фактом ничего нельзя поделать: есть такие фантастические романы про будущих людей, когда по улицам уже не ступает человеческая нога, или ракеты летят по тысяче лет, а прилетят только правнуки или внуки. А остальные по дороге все время совещаются в оранжерее, но их всех неизбежно будут выкидывать в открытый космос. Вот так в Израиле. Тут нужно прожить, кто сколько сможет, а потом снова куда-то лететь или ехать. И может быть, удастся прийти в себя от этого космического кошмара. Я опять прошел кругами мимо трех листиков, и мне нестерпимо захотелось поставить деньги на кон. Высокая рыжая американка весело смотрела, как я вытаскиваю из кармана мятые бумажки. Я взглянул на нее и спросил глазами, ставить или не ставить. Она ответила:

"Гоу эхэд!" Почему бы моей женщине не оказаться рыжей ревнивой американкой?! Туманные намеки Григория Сильвестровича очень точно попали в цель.

ай, клубника, ай, клубника, ай, какая ягодка!

Под ногами лежали две черные семерки и морда, и шансы были один против двух. Какая-то давно забытая жизнь выползла из моего подсознания. Толстый тайманец передо мной спрятал в бумажник выигранную серую сотню, уголовник взмахнул коричневой рукой и снова приоткрыл атласный уголок карты. Мне показалось, что на этой карте вся моя жизнь, счастье и слезы, грудь, губы, незнакомые голоса, а что под картой -- боль и осень, и еще много крови, наперед человеку знать это не дано.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

НА АНТРЕСОЛЯХ

Открывая вторую часть своих хроник, я хочу сказать, наконец, что-нибудь позитивное. Я всю жизнь всего стеснялся. Я стеснялся своего косноязычия. Я стеснялся своих неврозов и страхов. Я стеснялся быть русским и бредил Голландией. Я стеснялся быть евреем (быть русским казалось мне недостижимым счастьем). Я стеснялся никем не быть. И вот речь моя постепенно выровнялась. Меня уже давно тошнит и от русских и от евреев. Меня коврижками не заманишь в Голландию! Все суета сует. Придворные кичатся несуществующими дворами, русские -- своей полуразваленной империей, евреи тем, ну в общем тем, чем должны кичиться евреи! Не кичись, человек! Тебе нечем гордиться. Ты мерзко прожил, и все, что ты не успел в своей жизни украсть, с собой в гроб не унесешь! И лучше не желать жены ближнего своего, ни вола его, ни осла его! Женись на разведенной. Мирись с соперником своим в пути, и если он все-таки захочет судиться с тобой из-за рубашки, отдай ему и верхнюю одежду -- пусть несет! Все равно ты не станешь в такую жару напяливать пиджак на голое тело! И помни, что если твой правый глаз смотрит на женщину с вожделением, то лучше вырвать себе правый глаз! И лучше вырвать левый! Ноrribile dictu! Слепой ведет слепого! Но только не обманывай себя! Не удерживай себя подленькой мыслью, что, вырвав оба глаза, ты никогда в жизни не сможешь прочитать свежий номер израильских газет! Во всяком случае, не удерживай себя из-за газеты "Иерусалимские хроники"! Этой газеты больше нет на свете! Есть газеты, которым судьба открыться, есть газеты, которым судьба закрыться, но есть и такие, которые никогда ни одним номером не выходили в свет, даже редкие номера их не желтеют на антресолях у коллекционеров! Лишь где-то в Висконсине, на ферме у гениального старца, валяется кучка неопубликованных материалов, да пачка смет, да вот несколько страниц хроник -- вот все, что осталось от последнего дела, которому я служил!

Глава вторая

АЛКА-ХРОМАЯ

Из неопубликованных материалов "Иерусалимских хроник"

Речь в рассказе идет о том, что герой живет в каком-то городе, кажется в Херсоне или в Одессе, и выходит как-то вечерком, духота страшная. Непонятно, какой город. Пионерский парк. Кинотеатр "Спартак" с тремя залами. Может быть, Ялта. Речка Учан-Су течет. И герой нормально так выходит из дома и не знает, куда ему податься. И встречает одну девчонку, но она жила не в их дворе, а где-то по соседству. Они были мало знакомы. Так только, переглядывались. Но он знал, что ее зовут Алка-хромая. Не блядь, но ее можно было уговорить. "Я не такая, я жду трамвая!" -- вот без этого. Она была чуть постарше, лет двадцать семь, а он после училища плавал третьим помощником на "Юрии Гагарине". Ну и так далее, и он ее пригласил. Взяли бутылочку вина Абрау-дюрсо, а у него был какой-то друг в гостинице, и как раз в эту ночь этот друг был на работе. И он им бесплатно сделал номер. Только чтобы они не задерживались и ушли в конце смены. Он только сказал: "Боря, нужен номер", и хотел бы я посмотреть, как бы этот Боря им отказал. И как-то они туда поднялись. Девчонка, эта Алка, пошла принять душ, а душ был в конце коридора, а он в это время отпер комнату и обалдел! В комнате было ровно шесть кроватей, и такие стояли станки, что непонятно, что с ними делать. Но он вообще был с художественным вкусом, после училища, и пока она мылась, он половину этих железных кроватей взгромоздил друг на друга, а вторую половину закрыл пикейными одеялами и включил торшер!