Иерусалимские хроники - [33]

-- Плавки снимите! -- проорал ему из-за столика самолетчик Камянов.

"Да уж больно вы, дяденька, бойкий, боюсь оторвете!" -- как бы раздумывая, ответил ему Григорий Сильвестрович. Но это он преувеличивал, и вообще вся публика вела себя довольно смирно, так что в перерыве я не выдержал и решил уйти. Последнее, что я успел заметить: публика из последних рядов подрисовывала силуэтам глаза, а грустный толстый клоун сидя отдыхал на подмостках и курил папиросы "Галуаз", дым от них подымался синими колечками над членами Кнессета из первого ряда, над русским лобби, которое побаивалось маккавеев, над матросом Балабриковым и, наконец, над самим обнаженным маэстро. Я принял его сначала за политического спекулянта, а он оказался опасным, но не тем. И все были не тем. Половина была гениальными детьми и пускала дым от папирос "Галуаз" синими колечками. Кто в плавках, а кто хотел повыпендриваться и без. И вся жизнь тоже была концептуальным визуансом. Оставалось только потрогать чужие рисунки пальцем. И подумать, кого из великих людей ты успел застать на Земле. В лифте или в бане. Да кто теперь ходит в баню, кроме парочки психопатов и голодных философов. Что же так тихо на Земле, Господи, что же так. И до чего все опротивело.

Глава двадцать четвертая

ПОСЛЕ СЕАНСА

-- Кто там?!

-- Сто грамм.

-- Ах, это вы!

-- Ну как тебе сеанс?

-- Никак мне сеанс, -- сказал я устало, -- мне в страшном сне приснится.

-- Все говорят, что провал. Старик уже звонил из Америки -- запретил все дальнейшие выступления!

-- Ну и правильно.

Григорий Сильвестрович надулся, но промолчал. Если какой-нибудь человек обиделся, то ему нужно сказать: "Ах, ты обиделся? Поезжай кое-куда, там увидимся!" Обычно это мало помогает. Что за обидчивый народ художники и литераторы! Напишут какую-нибудь дрянь, так мало того, что это нужно выслушивать два часа, так потом ты еще должен отвечать на вопрос: "Ну, как?" Я всегда честно говорю, что говно. Но иногда все-таки говорю, что мне понравилось, но одно место меня держит. Почему-то это всех устраивает. Почему-то всем понятно, что меня именно это место должно держать. Или я говорю, что мало читаю и у меня не развит художественный вкус. Я действительно поразительно мало прочитал книг.

-- Слушай, я для чего к тебе пришел, ты не мог бы для нас в Румынию скататься? Особенно не разбогатеешь, но дорогу тебе оплатят.

Я посмотрел на него с изумлением. Люди моей культуры вообще друг на друга много смотрят. Это определенный эрзац секса. Если из советских фильмов вырезать куски, когда герои со значением смотрят, то останется на небольшой киножурнал "Новости дня". Но все-таки предложение было слишком неожиданным и, так сказать, не соответствовало степени знакомства.

-- Что же нужно делать в Румынии? У меня даже костюма нет.

-- Костюм ты купишь на месте. Возьми с собой что-нибудь из барахла и продай. И купишь себе пять костюмов. Бабы в гостиницах все скупают. Кофе возьми. Чулки капроновые очень хорошо идут.

-- Какие еще чулки? По-моему, вы бредите. Хотите аминазина?

-- Ну у тебя же все равно своих денег на жизнь нет. А я тебе смогу дать впритык, у меня все подотчетное.

-- Да не еду я еще никуда!

-- Тоже верно! -- сказал Григорий Сильвестрович и почесал себе шею. -Давай-ка лучше выпьем. Я тебе потом все расскажу, попозже.

Григорий Сильвестрович выпил и в двух словах объяснил мне мою задачу. Необходимо было довести до Румынии первую группу русских людей, возвращающихся на родину. Оплата за работу будет сдельной.

-- Как воздух нужны родословные этих "риторнантов". Старик использует их в своих "Красных судьбах"! Вот здесь мы с тобой и поработаем. Ну что ты заладил -- "высылают", "высылают"! Пока ты со мной, тебя никто не вышлет. У тебя типографии нет надежной? (Я вспомнил Сеньку Чертока.) Знаешь, сколько старец за каждого михайловца платит? Будет время -- узнаешь!

-- За что вы его все так не любите? -- с недоумением спросил я.

-- А за что его любить? Отвратительный злобный старикашка, людей в грош не ставит. По секрету тебе скажу -- хочет стать самодержцем.

-- Не верю!

-- А вот этому ты поверишь? -- Григорий Сильвестрович вытащил откуда-то из папки уголок приказа -- "по имперской канцелярии" -- резанула меня тисненая надпись. Хоть он по-своему забавный. На старости лет решил завести себе две деревни. Чтоб были девки -- просто венки плели. Где их прикажете взять! Посреди Америки!

-- А михайловцев нельзя?

-- Да привез я ему уже эти деревни. Гоняется за ними, что твой граф! Говорит, что возрастное. Да ешь ты, ешь! Приучи себя основательнее закусывать -- и жизнь сразу повернется к тебе лицом!

-- Габриэлова -- это вы замуровали?! -- не удержавшись, поинтересовался я.

-- Конечно же нет! -- Григорий Сильвестрович ответил с удивлением и зевнул. -- А следовало бы! За то, что эта сволочь у меня портфель с документами уволок! Мне старец за это, будь здоров, как задницу нагрел. Слушай, ты Белкера-Замойского знаешь в лицо?

-- В общем, да.

-- Сможешь его узнать?

-- Так же, как вас, -- ответил я, не понимая, к чему он клонит.

-- Может быть, тебе придется с ним встретиться и обмозговать кое-что. Да нет, не в Израиле! Тебе все это твой напарник сообщит. Ты же не один поедешь, у нас поодиночке не ездят. Андрей Дормидонтович тебе своего человека пришлет.