Иерусалимские хроники - [18]

-- Слушайте, Арьев, шепните мне по-честному, вы же не поддерживали "Указ 512"?! Зачем же вы с ними сотрудничаете? Вы плохо кончите.

Может быть и так, -- сказал он, на секунду очнувшись, -- терять мне все равно нечего. Вам никогда не приходилось служить в национальном офисе? Сидеть там с половины восьмого до трех и молиться на свой индекс?! Единственная отдушина -- это читать в сортирах детективы. А тут запахло свободой и жизнью. И все-таки делаем настоящее дело! Скоро в Израиле появится свой Нобелевский лауреат!

-- В какой области?

При чем тут области? В литературной области! В изящной словесности.

Я только изумленно присвистнул.

А кого вы собираетесь отрядить в Нобелевские лауреаты? Ирину Левинзон?! Или, может быть, Гришку Вассермана?

Это еще кто? Поэт? Сколько их развелось! -- Женя неодобрительно раздул ноздри. -- Нет, скорее всего, выдвинут Мишку Менделевича.

-- "Армяшку"? -- опешил я.

-- Да вы читали его дремы о русском корне? Старец был потрясен!

-- Я не читаю по-турецки.

-- И зря! Впрочем, есть переводы. Я впервые кому-то позавидовал -талантище! Даром что бакинец.

-- Слушайте, может быть, вы и сами надумали вернуться? -- спросил я с любопытством.

Арьев деланно засмеялся: "А почему бы и нет? Все куда-нибудь возвращаются. Все равно скоро подохнем. Если вы захотите, я скоро смогу начать вас печатать. Да не стройте из себя девственницу! Раз пишете, значит желаете видеть себя напечатанным. Если старцу Ножницыну подойдет, я смогу брать у вас по одному материалу в номер. Тема не имеет значения".

-- У вас что, ежемесячник? -- как можно вежливее спросил я.

А черт его знает, я еще сам не разобрался. Говорят, что это будет не простая газета, а, так сказать, для вождей. Вроде предостережения.

-- Кто же это вам говорил?

-- Кто надо, тот и говорил. Начальство говорило. В общем, ждите меня здесь по четвергам, и пока никому ни слова. В это же время, и приготовьте какой-нибудь стоящий материал. Этот упырь пусть тут пока валяется, а второго юродивого мы отсюда перевели.

Я решил, что ослышался, и промолчал.

-- У вас нет с собой немного денег? -- спросил я. -- В виде аванса.

С деньгами сложность. Я же сказал вам, что текст должен понравиться старцу. Сколько вам нужно?

Дайте сто шекелей. Или знаете, дайте сразу сто двадцать. Если рассказ не подойдет, то я вам верну.

Брат! Ты сделаешь так, чтобы рассказ подошел! -- жестко отрезал Арьев и стал подниматься к выходу.

-- Я постараюсь, "брат", -- сказал я ему вдогонку. И вдруг увидел, что Борис Федорович не спит и пристально из темноты на меня смотрит.

- Продался христопродавцу? -- торжественно спросил он.

- Продался, продался, -- ответил я недовольно.

- Если эта гнида что-нибудь сделает с Шиллером, я ему пасть порву.

- Конечно, Боря, порвешь, -- сказал я устало, - но лучше тебе самому отсюда убираться.

Он зло засопел, потом пробурчал:

-- Возраст уже не тот -- мне хата нужна с плитой. Веди меня к христианам -- пусть везут в Европу, я согласен.

Хорошо. В следующий понедельник пойдем, в Йом-шени. Только не пей с утра - Ван-Хувен этого сильно не любит.

Глава двенадцатая

АРЬЕВ НЕ СОВРАЛ

Держа деньги в руках, я поплелся домой. Теплый ветерок из спящей кондитерской потрепал меня по лицу. Где-то в конце мира, на краю бездны, брести к себе в бревенчатый сарай, думал я. Вот то, чего ты хотел. И добился. Ты свободен. Ты на хуй никому не нужен. Кроме Бориса Федоровича и этих джигитов, которым ты должен за квартиру. И самый близкий тебе человек Арьев все время мелет чепуху про дружбу, про нехватку чуткого собеседника и пугается теней от костра. А теперь еще вступает в эту таинственную русскую лигу, и до него уже не достучаться. Но даже Боре Усвяцову помочь я не в состоянии. В христианское посольство я его, конечно, отвести смогу. Тут есть такие придурки. Раз в год они нагоняют сюда баб в передничках, и те маршируют по улицам и скандируют, как они любят евреев. Но Боре там ничего не отколется -- у него слишком высокий еврейский индекс.

Я носком открыл дверь своей парадной и неожиданно на чем-то поскользнулся. Тогда я включил свет. Вся лестница была усеяна бумагами, более того, я сразу понял, что это мои собственные папки. "Маккавеи!" -ужас промелькнул у меня мозгу. Уже несколько месяцев я не подтверждал свой индекс, но пока это могло ограничиться простым штрафом. Я побежал наверх.

В комнате творилось что-то невообразимое. Все было вверх дном, диван вспорот, перевернуты полки, разодраны картонные ящики, в которых я держал старые письма. Нашли где искать! Я тихонечко выругался и начал сносить вещи обратно к себе в квартиру. Соседи спали. Раскладывать книги по полкам я поленился -- притащил все, бросил на пол и, обессиленный, опустился на стул. Меня уже второй раз пытались ограбить, но у меня совершенно нечего взять. Письма все смяты, фотографии сорваны со стен.

За один день у меня было слишком много впечатлений. Еще этого мудака Арьева подменили. Я видел много людей, которым начинает сниться нечисть, и сейчас это был кандидат номер один на психдиспансер.

На следующее утро я спустился в мясную лавку к хозяину и постучался к соседкам. Тайная полиция "маккавеев" всегда предупреждает соседей, но на этот раз никто ничего не слышал. Но прошло несколько дней, и ко мне в дверь кто-то осторожно постучался. "Нет никого? -- чуть слышно прохрипел Аркадий Ионович (а это был он). -- Закрой на всякий случай ставни, никто не знает, что я в городе".