Иерусалим - [14]

Когда священник уселся, учитель радостно сообщил ему:

— Я должен сказать вам, господин пастор, что хочу построить миссию.

Пробст побледнел и поник в кресле, поданном ему матушкой Стиной.

— Что вы говорите, Сторм? — спросил он. — Вы хотите построить миссию? А что же будет с церковью и со мной? Нам придется убраться отсюда?

— Церковь и священник будут нам нужны по-прежнему, — убежденно сказал учитель. — По-моему плану миссия должна помогать церкви. По всей стране развилось столько ложных учений, что церковь действительно нуждается в помощи.

— Я всегда считал вас моим другом, Сторм, — сказал пастор с огорчением.

Несколько минут назад он пришел сюда такой радостный и веселый, а теперь, казалось, ему настал конец.

Учитель прекрасно понимал отчаяние пастора. Всем было известно, что священник был умнейший человек, но в молодости он вел такую шумную жизнь, что его хватил удар, от которого он так никогда и не смог окончательно оправиться. Пастор часто сам забывал, что он только развалина настоящего человека; но когда что-нибудь напоминало ему об этом, то впадал в глубокое отчаяние.

Пробст долго сидел как мертвый, и никто не решался произнести ни слова.

— Пастор не должен так относиться к этому вопросу, — сказал учитель, стараясь придать своему голосу мягкое, дружеское звучание.

— Молчите, Сторм, — сказал пастор. — Я знаю, что я не выдающийся проповедник, но я никогда не думал, что вы захотите занять мое место.

Сторм замахал руками, как бы желая сказать, что у него и в мыслях такого не было, но не решался произнести ни слова.

Учителю было около шестидесяти лет, но, несмотря на свой тяжелый труд, он был еще полон сил и являлся полной противоположностью священнику.

Сторм был одним из самых высоких людей в Далекарлии. У него были черные кудри, смуглая кожа и резкие черты лица. Он казался великаном рядом с пастором, который был маленького роста, с впалой грудью и лысым черепом.

Матушка Стина, жена учителя считала, что муж ее, как человек более сильный, должен уступить. Она делала ему знаки успокоить священника; но, как ни был огорчен учитель, он не хотел отказаться от своего намерения.

Учитель заговорил медленно и внушительно. «Несомненно, — сказал он, — что сектантские учения в скором времени проникнут и в их округу, и что нужно место, где люди могли бы общаться более свободно, чем в церкви, где слушатели сами бы выбирали непонятные места из Библии и просили бы разъяснения».

Жена знаками просила его замолчать, она чувствовала, что при каждом его слове пастор думает: «Значит, я не могу дать никакого толкования, я не могу быть оплотом против неверия; должно быть, я действительно очень слаб, даже наш школьный учитель, — крестьянин-самоучка, — считает, что может проповедовать лучше меня».

Но учитель не замолчал, он продолжал говорить о том, что следует предпринять, чтобы оградить овец от нападения волков.

— Но я не вижу никаких волков, — сказал пастор.

— Я знаю, что они уже приближаются, — возразил Сторм.

— И вы, Сторм, вы хотите открыть им доступ.

Священник выпрямился в кресле; слова учителя возмутили его; к нему вернулись его прежнее достоинство и гордость.

— Любезный Сторм, не будем больше говорить об этом, — сказал он.

Затем он обратился к хозяйке и стал с ней шутить по поводу хорошенькой невесты, которую она недавно готовила к венцу, потому что матушка Стина всегда одевала всех невест в округе. Но крестьянка понимала, какое ужасное сознание собственного бессилия проснулось в пасторе; ей было так жаль его, что она расплакалась. От слез она почти не могла говорить, и пастору пришлось одному поддерживать разговор.

А пастор все время думал: «Ах, если бы у меня сохранились сила и крепость молодости! Я показал бы тогда этому крестьянину, как он дурно поступает».

Вдруг он снова обратился к учителю:

— А откуда вы достали денег, Сторм?

— Мы образовали общество, — отвечал Сторм и назвал нескольких крестьян, оказавших ему помощь, чтобы показать, что все это были люди, не желавшие вредить ни пастору, ни церкви.

— Ингмар Ингмарсон тоже заодно с вами? — спросил пастор так, словно ему нанесли смертельный удар. — А я-то был уверен в Ингмарсоне так же, как в вас, Сторм.

Он ничего больше не прибавил, но обернулся к хозяйке и снова заговорил с ней. Пробст прекрасно видел, что она плачет, но делал вид, что ничего не замечает.

Немного спустя он опять обратился к учителю:

— Бросьте эту затею, Сторм! — просил он. — Бросьте ее ради меня. Ведь вам бы тоже не понравилось, если бы кто-нибудь выстроил вторую школу рядом с вашей.

Учитель опустил голову в глубоком раздумье.

— Я не могу, господин пастор, — произнес он, стараясь придать себе бодрый и веселый вид.

Священник ничего больше не сказал, и некоторое время в комнате царила мертвая тишина.

Потом он встал, надел шубу, шапку и пошел к дверям.

Весь вечер искал он слов, которыми мог бы доказать Сторму, что тот неправ не только перед ним, пастором, но и перед всей общиной, которую погубит этой затеей. И, хотя слова и мысли толпились в его голове, он не мог ясно связать и изложить их.

Идя к двери, он вдруг заметил Гертруду, которая играла в углу в свои чурбачки и стеклышки. Он остановился и поглядел на нее. Она, очевидно, ничего не слышала из их разговора, глаза ее сверкали от радости, а щеки раскраснелись.