Иерусалим - [22]

Внезапно он понял, что не один здесь; он повернул голову — и увидел Раннульфа Фицвильяма — тот сидел на корточках у края Камня.

   — Ну, Раннульф, — проговорил Герман, — ты нанёс мне удар в спину. Что ты сказал Стефану де л'Элю?

   — Не много. А что?

   — Твоя непереносимая святость, кажется, прилипла и к нему.

У Раннульфа был большой тонкогубый рот, некрасивый даже в улыбке. Сейчас он как раз улыбался.

   — Поверь мне, ни о чём таком я и не говорил. Он отверг тебя, да? Я думал, ты не знаешь поражений.

   — А ты что — ревнуешь? — проворчал Герман. — Я всё равно получу его!

Он знал, как обольстить Стефана; самая эта игра возбуждала его не меньше, чем надменная красота юного француза. Он отвернулся, склонив голову, пережидая внезапно нахлынувшее чувство вины.

   — Видишь, тени лежат на Камне, словно кровь. Разве не подходящее место для жертвоприношения?

   — Песчаные свиньи считают, что отсюда Магомет вознёсся на небо. А Камень пытался полететь за ним, и архангелу Гавриилу пришлось придержать его. — Подбородком Раннульф указал на точку перед собой. — Вот эта щербина и есть отпечаток архангеловой длани.

   — Как тебе только удаётся узнавать всё это? — Герман покачал головой, охотно переходя на эту неважную для него тему. Не желая выдавать своих мыслей, он говорил, не думая: — Ты ведь почти что любишь песчаных свиней, Святой. Да и сам ты такой, как они.

В холодном мраке он услышал, как эхо повторяет его слова, и сразу опомнился:

   — Прости. Я не хотел тебя оскорбить.

   — Делай что пожелаешь, Герман.

   — Ах, единственное, чего я желаю, — этот мальчик!

   — Говоришь, он не поддаётся? Что ж, если только ты не намерен связать и изнасиловать его, думаю, твоя проблема будет разрешена. — Раннульф отвернулся, глядя в другую сторону. — Все мы клялись любить друг друга.

Герман засмеялся:

   — Ну да — как ты любишь Жерара де Ридфора!

   — Существует и невозможное, — сказал Раннульф.

   — Стало быть, ты продолжаешь упорствовать в своём грехе; ну а я упорствую в своём. — Герман поднялся: до начала вечерни ему надо было кое-что сделать.

   — Я исповедуюсь тебе, — сказал он. — Когда возникнет нужда.

Раннульф сохранит исповедь в тайне. Если грех Германа — то, что Герман замыслил, — станет известен общему собранию, он окажется в серьёзной беде. За спиной прецептора, в амбулатории, раздались голоса: пришли сержанты, чтобы зажечь светильники и подготовить всё к вечерне. Герман вышел на воздух, оставив Раннульфа одного в святилище.

ГЛАВА 8

Зима — время сражений; летом жара, сушь и недостаток провианта держат воинов дома. Так что лето после Рамлеха было тихим. Потом — в сентябре, в праздник Зачатия, — магистр тамплиеров отправился к королю и сообщил ему, что Саладин вновь собирает армии и что наиболее вероятной точкой его удара будет большой новый замок Частелет, который король возводил у Брода Иакова на Иордане, к северу от Тиверианского озера.

   — Тогда я призову своих рыцарей, — сказал король, — и приготовлюсь сам. Мы должны усилить гарнизон в Настелете.

   — Сир, — отвечал Одо де Сент-Аман, — мы уже послали туда пятьдесят наших братьев. Ими предводительствует маршал, Жерар де Ридфор.

Одо де Сент-Аман привёл с собой в королевский чертог десяток рыцарей, дабы сделать свой визит более величественным. В первом ряду почётной стражи стоял Раннульф. Руки его лежали на рукояти меча, мысли были жестоки и мстительны.

Он узнал о намерениях султана через своих людей на базаре; он принёс эту весть на общее собрание — и там, перед всеми, с помощью доброй половины рыцарей Жерар де Ридфор надменно, как император, отобрал у него этот поход. Теперь маршал скакал к Броду Иакова, а Раннульф стоял, безымянный, среди простых воинов, дожидаясь приказа, что и как делать.

На собрании он вышел из себя, кричал на де Ридфора и Одо, едва не обнажил меч. Униженный, он укрылся в затенённом конце трапезной, покуда магистр не вызвал его вперёд, и снова получил публичную выволочку. Руки его тряслись до сих пор. Он так стискивал рукоять меча, что пальцы свело болью. Стоявший рядом с ним Герман де Монтойя бросил на него косой взгляд.

   — ...Мы пошлём к графу Триполитанскому, дабы уведомить его об этом и испросить подмоги.

   — Это принцесса? — шёпотом спросил Герман.

Погруженный во мрак своего гнева, Раннульф, не подумав, поднял глаза и совершил ошибку — взглянул на неё. Он тут же потупил взгляд.

   — Да.

Тонкая, в голубом платье, волосы распущены по плечам, как у девушки...

   — Интересно, — заметил Герман, — что она здесь делает? Не очень-то это место подходит для женщин.

Раннульф что-то проворчал. Он больше не смотрел на принцессу. Взгляд его был прикован к выложенному плитками полу. Но поражение на общем собрании стало вдруг совсем не таким важным.

Он видел её лишь дважды, оба раза мельком. Теперь он боролся с желанием поднять глаза и уставиться на неё.

   — Мы пошлём также и к Кераку, — говорил тем временем король. — Надо оповестить и его.

   — Мало от этого будет проку, — пробормотал Герман.

   — Ты слишком много болтаешь, — сказал Раннульф.

   — Перестань бередить свои раны. Де Ридфор ничего не сможет сделать, пока не подойдут остальные.