Иегуда Амихай в переводах А. Гомана - [4]

Наверху на арбе.

Теперь я живу в горном городе; здесь темнеет

Раньше, чем около моря.

И я живу в доме, в котором темнеет раньше, чем за стеной.

Но в сердце моём, где я, в самом деле, живу,

Всегда темнота.

Может быть, под конец будет свет

И в нём, как на севере дальнем.

                              ( 15 )

Даже любовь свою я измеряю днями войны.

Я говорю: «Это случилось после Второй

Мировой, мы встретились за день до Шестидневной

Войны». Никогда не скажу «до мира

45-48го» или «посредине

Мира 56-67го».

Но известие о мире

Переходит с места на место,

Как детские игры,

Что так похожи во всех местах. 

                              ( 16 )

Песня влюблённых в Иерусалиме: включили

Нас в большинство гневных пророчеств

И почти во все добрые вести.

На красивых открытках с видами города

Мы присутствуем тоже. Нас только не видно:

То ли мы внутри дома,

То ли слишком малы -

Снимок сделан с пролетающего самолёта.

                             ( 17 )

Похоронное шествие на горе Сион.

Гроб качается, как соломинка

Над процессией чёрных мурашек.

Чёрная сумка вдовы блестит

На вечернем солнце. Да, Ты отец наш.

Да, Он наш царь. Да, во дни наши нет нам Мессии.[6]

                              ( 18 )

Могилы в Иерусалиме, как входы в пещеры

Глубокие в день их закладки.

Потом уже не продолжают копать.

Надгробья – роскошные краеугольные камни

Зданий, которые не построят вовек.

                           ( 19 )

Бог построил Иерусалим, как старый моряк,

Который строит модель корабля в бутылке.

Зачем? Ведь судно в море было бы лучше

И плыло бы. Город в высоком небе был бы красивее всех.[7]

                          ( 20 )

У Баруха бен-Нерия[8] есть переулок,

Названный его именем, около рынка.

Я обнаружил его этой весной.

О Барух, человек благородный,

Смелым он был , как цветенье, и силён,

Как слёзы, которые прорываются сквозь

Глаз тяжёлый истории. Никогда

Он не плакал.

Сейчас подобен Иерусалим той,

Что хочет, чтобы все любящие её,

Любили друг друга,

И знает, что это не так.

                              ( 21 )

Иерусалим – это место, о котором все помнят,

Что забыли там что-то,

Но не помнят, что именно.

И для того, чтобы вспомнить,

Я надеваю на лицо своё лицо моего отца.

Это мой город, здесь наполняются сосуды моих снов,

Как кислородные баллоны ныряльщиков перед      

                                                                    погруженьем.

Святость в нём

Превращается иногда в любовь.

И вопросы, задаваемые в этих горах,

Остаются всё теми же: ты не видел моего стада?

Ты не видел моего пастуха?

И дверь моего дома открыта,

Как могила, покинутая в день воскресения мёртвых.

                           ( 22 )

Это конец пейзажа. Среди блоков

Бетона и ржавеющего железа стоит

Но даже дети не приходят их собирать.

Это конец пейзажа.

Внутри трупа матраса, гниющего в поле,

Остались пружины, как души.

Отдаляется дом, в котором я жил,

Свет горящий оставлен в окне

Не для того, чтоб услышали, - только,

Чтоб увидали.[9]

Это конец.

Полюбить снова – проблема,

Как у архитектора в старом городе: надо

Строить на прежнем месте

                             ( 23 )

Девятнадцать лет город был разделён –

Время жизни юноши, павшего, может быть, на войне.

Я с тоской вспоминаю тот покой, ту тоску.

Сумасшедшие пересекали, бывало,

                                             разделявший город забор,:

Он был прорван врагами.

Влюблённые до него доходили и пробовали,

Как акробаты в цирке пробуют сетку

Перед отчаянно смелым прыжком.

Ничейные полосы в городе были вроде спокойных              

                                                                          заливов,

И плыла тоска наверху в небесах,

Как корабли, чьи якоря в нас вонзились и вызывали

Сладкую боль.

                              ( 24 )

Сжигают фотоснимки разделённого Иерусалима

И любовные письма прекрасные

Тихой возлюбленной.

Вернулась - богатая, здоровая, шумная,

С золотом, медью, каменьями

К сытой законной жизни.

Но я не люблю её

                              ( 25 )

Старый учитель гимнастики загорает

На солнце возле стены. Далеко от его головы

Начищенные ботинки, а вверху изгибается,

Морщится тоска, подобно хрупкой бумаге.

Я не знал, что учителя гимнастики могут быть

Печальны. Он устал,

Ему хочется только одного:

Чтоб красивая туристка за соседним столом

Встала и прошлась перед ним, качая

Округлым задом, привезенным ею из-за границы.

Больше не нужно ему ничего. 

                            ( 26 )

Давид бен-Ишай[10]. Могила вечером перед субботой.

Вокруг покойно: ведь он никогда тут и не был. Мне 

                                                                                 нравится

Этот заброшенный уголок с его памятным садиком,

Запах воска (как все запахи женщины, которую раньше                             

                                                                                      любил

И которую время и боль времени сделали самой красивой 

                                                                                    из всех).

Здесь в пустых залах я должен снова говорить правду

И плакать в сгиб локтя,

И смеяться в пустую ладонь, как больной при кашле.

Из овец для закланья ни одна здесь теперь не проблеет,