Иеффай и его дочь - [7]

Зилпа, недовольная, замолчала. Священник спросил eё с подвохом:

— Вы вообще не посылали известий Ифтаху? И, не получив ответа, продолжал:

— Пусть вас это упущение не заботит. Слухи распространяются быстро, а Ифтах молод, крепок, скор на решения. Он может быть послезавтра уже здесь.

— Ты взваливаешь на нас слишком много, — возмутился Гадиель.

Авиам ответил:

— Не я возлагаю, а Бог Господь и уважение к судье Гилеаду…

Елек снова хотел согласиться с ним, высказав, однако, справедливые возражения. Но его опять опередили. На этот раз — Шамгар, самый младший, мечтатель, благочестиво и простодушно сказал:

— Если так решил Господь, мы охотно будем ждать брата Ифтаха.

Мать посмотрела на него скорее презрительно, чем сердито, и все смогли прочитать по eё лицу: «Дурак». Но вслух она заявила:

— Вот что я тебе скажу, священник: успеет ли этот бастард к поминкам или нет, ему это мало поможет. Он не останется в доме, где поселила его слепая любовь старого отца.

— Аминь, да будет так, — сердитым голосом, но убежденно подтвердил Гадиель.

Авиам, однако, произнес:

— Я не люблю его и не ненавижу. А ты, Зилпа, не позволяй ненависти завладеть твоим существом…

А про себя подумал: «Держала бы язык за зубами, по крайней мере, до тех пор, пока покойный не насытится своей трапезой».

IV

Ифтах прибыл уже вечером следующего дня, раньше, чем кто-либо ожидал. Он не успел подстричь волосы, как это подобало скорбящим. Кроме того, он скакал на светлой ослице. Это был скандал: право скакать на животных благородной породы предоставлялось «всемогущим», а принадлежал ли он к ним, — большой вопрос. Самым же неприличным было то, что человек выказывал такое высокомерие, пребывая в печали. Несмотря на это дом Зилпы принял его с почестями, подобающими гостю. Позаботились о его животном, предложили ему сесть на ковер у входа, дочери дома помыли ему ноги.

Утруждать гостя вопросами означало бы погрешить перед обычаем. Поэтому вокруг него стояли молча, мужчины и женщины дома рассматривали его угрюмо, настойчиво, но ненавязчиво; бесчисленные дети — с нескрываемым любопытством. Правда, Цилла, жена Шамгара, худое, маленькое создание, протиснулась так неподобающе близко, что мешала обслуживать Ифтаха, и уставилась на него дерзким, ненавидящим взглядом.

Его это мало беспокоило. Он скорчился на ковре, с удовольствием сгибая и разгибая пальцы и вытягивая руки. Его массивное лицо с широким лбом, карими, умными глазами, очень красными губами и ярко-белыми зубами выражало задумчивость и ожидание.

Наконец он спросил с добродушно-иронической улыбкой:

— Послали ли вы гонца сообщить мне о смерти отца?

— Мы этого не сделали, — вызывающе ответил Гадиель.

Елек быстро и примирительно добавил:

— Мы считали, что слух дойдет быстрее, чем посланец.

— И не ошиблись, — приветливо заметил Ифтах. Однако Шамгар, самый младший, сказал честно:

— Поминки перенесены на завтра, чтобы ты мог принять участие.

— Тогда вы должны из-за меня дольше поститься, — с лукавым сожалением констатировал Ифтах. — Я не постился, — продолжал он, — я не ожидал от вас такого внимания. — И по-прежнему добродушно заключил:

— Но, как видите, я здесь…

Теперь он, уже воинственно, посмотрел в лицо враждебно оглядывающей его Цилле.

Затем он погрузился в траур. Его огорчало, что вместо отца, принимавшего его всегда с явной, шумной радостью, он нашел теперь в доме зависть и недоброжелательство.

Шамгар проводил его наверх, в шатер на плоской крыше, чтобы он выспался там в приятной прохладе. Ифтах вытянулся на постели, ухмыльнулся, порадовался своему быстрому, такому неприятному для других прибытию, насладился своей усталостью и, наконец, заснул.

Он спал глубоко и долго. Шамгар разбудил его; наступило время готовиться к поминкам; Ифтаху нравился его самый младший сводный брат.

— Вас очень огорчило, — поддразнил он его, — что я успел приехать к поминкам?

— Я бы сожалел, — ответил Шамгар, — если бы ты не приехал…

По тону его голоса чувствовалось, что он говорил то, что думал.

— Твоя Цилла не сожалела бы, — улыбнулся Ифтах. — Но ты — хороший парень, — признал он.

Шамгар посмотрел на него и осторожно спросил:

— Не подстричь ли тебе к поминкам бороду?

— Ты прав, — ответил Ифтах.

С помощью Шамгара он подстриг короткую, косо выступавшую вперед бородку и волосы. Это была обстоятельная работа. Ифтах сопровождал eё болтовней. Дома, в Маханаиме, у него есть ножницы из этого нового, хорошего материала, называемого железом. Ножницы тверды, остры и стригут бороду быстрее и основательнее, правда, иногда отхватывается и кусок кожи. Он должен был отдать в уплату за ножницы трех козочек; но он любит новые, полезные вещи.

В то время как перед домом Зилпы готовили поминки, родственники и друзья вторично потянулись вверх к холму Обот, и на этот раз в процессии участвовал Ифтах. Снова откатили от входа в кладбище камни, и братья с трудом нашли место, где они положили покойника. И вот они стоят вокруг него в низкой пещере, согнувшись, переговариваясь шепотом. С почтением, печалью, с легким оттенком ужаса смотрел Ифтах на расплывшееся, скорчившееся «нечто», бывшее его отцом. Затем вокруг покойника поставили разные дары, вещи, которые могли понадобиться ему в его новом мире — платье, домашнюю утварь, посуду с кушаньями, кружки с вином, а также пряности. Ифтах собрал в глиняную посуду остриженные волосы. Нежным, медленным движением он поставил eё рядом с прочими дарами. Братья некоторое время молча пребывали рядом с духами предков. В последний раз склонились перед покойным, пошли обратно. Откатили назад к пещере скалистые тяжёлые глыбы, на этот раз очень плотно, чтобы защитить покойного от грабителей и хищных зверей, чтобы защитить самих себя от покойника. На обратном пути Ифтах ни с кем почти не разговаривал. Ему не ведом был страх, и на полях сражений он без смущения смотрел на мертвых, разорванных на куски людей. И все же жалкий вид скрюченного тела в заплесневелой пещере глубоко его тронул. Он любил отца, они хорошо понимали друг друга, и он мог говорить с ним обо всем — о большом и о малом. Теперь он никогда его уже не увидит или, может быть, увидит, но в другом, неясном обличье, увидит воздух, не человека, увидит жителя чужого, неприятного мира. Теперь Ифтах останется один, предоставленный самому себе. Он предполагал, что его ждет большое будущее, и это заставляло его задуматься.