Идущие - [50]

Мы подумали и решили, что от молока будет больше пользы. Погрузили тебе шесть литров. Пей на здоровье.

К. — Центру

Обидчивый, как девчонка.

«И если есть съедобные коренья, то есть и несъедобные — те, что вызывают зуд, рвоту и кровохаркание, от которых идут чёрными пятнами и нередко слепнут. Если вы не знаете, что перед вами, то приносите мне, но сами не ешьте, или не берите совсем. И не носите шаману, чтобы спросить. Почему?»

«Почему?» — снова думает Нга-Аи, прикрыв глаз, чтобы не мешать охотникам своими женскими мыслями о хозяйстве. Корешок, выкопанный вчера, спрятан за её лежанкой. Он длинный и белый, как косточка, суховатый и ничем не пахнет. Под острой кромкой ножа, взрезавшего его поперёк, он сразу начал крошиться пылью, так что Нга-Аи завернула его в лист и отложила отдельно от собранных сладких, чтобы по возвращению рассмотреть ещё раз, и рассмотрела, хотя ничего не поняла. Она нашла такой впервые, а отдать ей его теперь некому, но привычная печаль, в которую она уже готова закутаться, как в шкуру, прерывается шагами вожака.

Нга-Лор оглядывает их и возвещает:

— В наше становище идет чужой.

— Светоч! — отвечают ему нестройно. — Что надо чужому нга? Это мена?

Нга-Лор думает.

— Нет. Не мена.

Он садится на землю, подобрав под себя ноги. Нга-Эу просится сказать. Нга-Лор запрещает.

— Брат, — обращается он к Нга-Логу. — Травы ещё росные, леси не вышли на пастбища. Возьми копьё и иди, пока день не стёр звуки.

— Он пришёл за женщиной? — спрашивает Нга-Лог, сразу становясь настороженным.

— Не знаю. Я спросил, он молчит. Плохо, мне не нравится. Молча идут со злом.

— Я тоже могу взять копьё, — вызывается Нга-Тет и дёргает плечом. — Светоч!

Он раздражённо ворчит, пока выкусывает блох. Нга-Лог смотрит на его хромую ногу.

— Ты будешь полезнее здесь.

— Я не женщина, чтобы копать корни, — запальчиво начинает Нга-Тет. — Нет!

Нга-Лор прикрикивает на него. Нга-Тет поджимает уши.

«Почему? Я скажу вам, если Нга-Лот снова не устроит ссору».

«Был бы это мылистый, можно было бы сделать из корня отвар, и Нга-Тет не чесался бы, а был бы сладкий, можно было бы отдать ему, чтобы грыз и не брюзжал. Но это наверняка просто вырождение, — вздыхает Нга-Аи. — Бесполезное. Надо его выбросить».

Нга-Аи стукает камнем о камень. Все поднимают чаши, чтобы она разлила им похлёбку, и неспешно едят, выуживая из мучнистой жижи зёрна и стручки.

— Хороший сбор, — одобряет Нга-Лор. — И хороши руки, которые сделали из него пищу.

Нга-Аи улыбается в стручок, который грызёт. Нга-Лог встряхивается, чтобы звякнули кости на груди, и она поднимает глаза от чаши. Нга-Лог ставит уши торчком, изображая ужас — эта дурашливость у него осталась ещё с той поры, когда они оба были маленькими, и, такая несерьёзная для воина, очень её смешит. Он доедает первым. Нга-Аи видит это и, отложив еду, приносит ему копьё. Нга-Лор смотрит, как младший брат правит наконечник.

— Быстрой охоты, тихой, — желает он. Насчёт ушей не одёргивает, хотя, конечно, заметил.

Младший благодарит, склонив голову. Нга-Лор указывает ему на хранилище.

— Как давно у нас были сытые дни? У лесей гон, дичатся… Но сегодня добыча идёт к нам сама. Сделаешь?

— Сделаю.

Если Нга-Аи и угодно есть одни корешки, то остальные нга всегда предпочтут траве мясо. Нга-Лор прикусывает кончик языка, представляя жир, капающий с вертела на угли. Нга-Тет ворчит, копаясь пальцами в гуще, и это мешает Нга-Логу думать. Бор шумит.

— Я видел шамана, — решает поделиться он, пока все слушают. — Ночью, когда вставал по нужде. Он сидел у очага и ворошил угли. Я упал на землю, и он разрешил мне дотронуться до края его шкур.

Нга-Аи просится сказать. Нга-Лор кивает.

— Ты спросил у него, когда нам сеять? — Нга-Аи блестит глазами. — Это важно!

— Я начертал знаки, и он показал в ответ: «Через полцикла». Он обещал тогда дождь. Я лежал, а он пел на Громкой речи, но тихо, чтобы никто, кроме нас, не слышал. Он был добрым и не кричал, и коснулся меня, чтобы осенить оберегающим знаком, и я снова заснул, а когда проснулся, его уже не было.

— Светоч благоволит, — довольно отмечает Нга-Лор. — Нужно будет отнести шаману коренья.

«Нга-Лота нет? Тогда вот вам „почему“: шаман сам не знает, правда не знает, хоть и сидит на своей Горе и великий, как вы его все называете. Я принёс ему непонятный корень, а он начертил мне: „это червяк с ногами, много-много циклов назад затвердевший в грязи и ставший, как камень“. Каково, а? Он не знает и ещё смеётся!»

Нга-Аи просится сказать. Нга-Лор разрешает.

— Нга-Анг говорил, что у него глаза зелёные, как светли.

— Потому и умер не в свой цикл. Нельзя смотреть в лицо шаману, — бурчит Нга-Тет.

Печаль теперь церемонна, потому что имя было упомянуто вслух, и Нга-Тет бурчит ещё, что в его молодости тоска по родителю занимала ровно цикл, а не три, и это было правильнее, потому что жизнь дана не для слёз, но ветер шлёпает ему в лицо паутину с колючника, и он ругается.

— Он умер, потому что его укусил гад, — поспешно вмешивается Нга-Лог. — Умер от яда, не от ворожбы. Шаман не убивает своих нга, а защищает.

Нга-Тет хмыкает. Нга-Лог вспоминает отсветы на стенах хижины и делится с Нга-Аи, отвечая на её слова: