Идущие - [42]

Зловоние мусорных баков врезается в ноздри. Банки, бутылки, пакеты, сочащиеся какой-то коричневой жидкостью, огрызки и очистки, что-то прошуршавшее — может быть, крысиный хвост. Аммиачная вонь. Сыплющаяся со стен штукатурка. Сто лет не ремонтировали эти дома, а ведь почти в центре города… Куда же ты лезешь, Роман. Он вовремя прячется за краем контейнера: маркиза, стоящая у глухой стены из кирпича, оглядывается по сторонам. Вечер окутывает её плечи, выделяя яркими пятнами светлую куртку и волосы. Из какого-то окна над головой у Романа раскатывается громкая трель заставки круглосуточного новостного телеканала. Рыжая смотрит не на контейнеры — на окна, выходящие во двор, и, очевидно успокоенная, отворачивается обратно. Что именно она делает, не разглядеть — загораживает собой. Звуки, если они есть, глушит громкий голос диктора. И всё случается в одно мгновение, настолько быстрое, что оно совпадает с морганием глаза: маркиза шагает вперед и пропадает. Лишь остается потерявший свою опору сумрак, падающий вниз, как ткань, на место у стены, где только что стоял человек. И романово обидчивое изумление — ну зачем сразу так-то, и куда, и что теперь ему, одному, с этим делать.

Он подходит, всё ещё не веря, ступая, должно быть, точь-в-точь по её невеликим следам. Под ногами они, влажные отпечатки, уже совсем сравнялись цветом с намокшим асфальтом. Роман втягивает в себя сырую полутьму, вонь кучи мусора, металла и штукатурки. Кирпичная стена идет крупной рябью — словно слабые волны на море. Но рябь медленно угасает. Так рассеивается в воздухе запах, вклинивая свои молекулы в привычным пахнущее окружение, растворяясь в нём, чтобы было уже не учуять и не разобрать. Роман боязливо трогает стену рукой — и пальцы проваливаются во что-то упругое и податливое. Словно бы тугой воздух, или не оставляющая на пальцах капли вода, или желеобразное… пространство? Но через это что-то ушла маркиза. В Неназванный-16, о котором она сказала — мир. Сидела за стойкой бара, пила зелёный чай, секретничала с барменом, а потом сделала со стеной замусоренного двора нечто странное и исчезла. О том не зная, показала это всё постороннему — женщина с портрета в галерее. Как дальше быть?

Все контактёры и снежные люди, все призраки, духи и ясновидящие, всё, над чем можно было смеяться вслух, а втайне, не признаваясь себе, верить, привело сюда и оставило. И уже заносило огромную бесплотную руку, чтобы ткнуть в спину и направить вперёд. Чтобы заставить мнущегося перед стеной человека увидеть что-то, показать себя кому-то, возможно, принести куда-то вот эти, его родные и привычные визгливые автомобили, серые дома-высотки, холодность вечно занятых людей… или забрать что-то и откуда-то себе. Или просто сгинуть. Трусливое благоразумие обитателя офисных клеток зовёт его обратно — к такой простой и ясной жизни пятидневной рабочей недели, обжитому углу, размеренной предсказуемости. Когда-то искусственно взращенное, но оттого не менее сильное чутьё охотника за необычным обещает Роману сенсацию. И что-то ещё говорит: решайся, иначе один маленький мальчик, который когда-то читал книжки под одеялом, навсегда… исчезнет? умрёт?

Он успевает шагнуть до того, как стена становится неподвижной.

Он, наверное, делает большую ошибку.

IX

— Болван набитый, — сказала Лучик. — Впрочем, как и все ему подобные. Других проблем нет, что ли? Не ходящий, ничего не знающий, а туда же — нос в прореху…

— Не дурак он — человек, — возразил Курт и отхлебнул ещё чаю.

— И что? — Лучик поморщилась. — «Человек» — оправдание?

— «Человек» — любопытство. Это врождённое, инстинктивное. Он просто слушал, что скажет кровь.

— И кровь сказала ему пойти в неизвестность.

— Да. Так когда-то были открыты части света, атом и пенициллин.

— Ха! Но он-то — нарушитель! Какие тут и для кого полезные открытия?

— Когда-то ты придерживалась несколько иных взглядов на правила.

— Что-то я не помню.

— Зря, зря…

Капитан выразительно кашлянул — не шумите, дети — и поднялся, чтобы задёрнуть шторы. Кабинет номер четыреста восемь, единственный обитаемый на семьдесят третьем заброшенном этаже, погрузился в песчаный полумрак. Но одно окно Капитан оставил свободным — льющий синеватый от наступающих сумерек свет прямоугольник. Снег косо скрёб по нему, как бесплотная лапа.

— Ты знала, что он идёт за тобой? — спросил Капитан.

— Да, — спокойно сказала Четвёртая.

— И не остановила.

— Именно.

— Ты имела на него какие-то виды? Ну, к примеру, приманка для зверей за дверью, чтобы проскользнуть самой, пока его будут грызть…

— Нет. Как ты добр. Просто предоставила своей судьбе.

— Судьбе быть сожранным. Понятно. По-моему, в доброте ты меня крупно обставила…

— Но его не сожрали, — резонно ответила рыжая. — К тому же, он действительно оказался полезен. Правда, Курт?

— Правда. Отвлёк меня от дел, заставил понервничать, сам перепугался, но зато косвенно поспособствовал тому, что мы нашли ядро в том квадрате, так что спасибо ему…

— Спасибо, — согласилась Четвёртая. — И он не только нам пользу принёс, но и себе.

— Не верю! — Луч помахала голубой варежкой в воздухе. — Что за польза может быть от страха? Элегантная седина? Кэп, не в твою сторону…