Идущие - [37]

— Я заберу всё своё домой, — глухо пообещал он, уткнувшись в мягкий мех.

— Когда? — спросил Капитан. — А то я имею виды на свободное место.

— Когда найду, куда это пристроить дома.

— Всё ясно. Губу закатываю.

Переноску Курт обнаружил на самой верхней полке, за сумкой с собранной палаткой и свёрнутым рулоном плавательного матраса. Вжикнул, проверяя, молнией. Спящий кот дёрнул ухом на знакомый звук.

— Да, — нежно сказал ему Курт. — Ты не ошибся, усатый. Грядет то, что ты так не любишь.

— Тебе через тридцать минут выходить, — Лучик сверилась с часами. — И, знаешь, пойду-ка я тоже.

— Думаешь, что я не справлюсь с задачей отнести этого идиота в ветеринарку?

— Он не идиот! Он будет бояться, а ты же не умеешь утешать, ты только насмешничать горазд и издеваться…

Лучик с решительным видом натянула свои голубые, с вышитыми снежинками варежки. Потом, подумав, что сидеть в них всё-таки будет жарко, сняла.

— И ещё на обратном пути надо зайти в магазин. Я кое-что забыла.

— Курт — тягловая сила, — ухмыльнулся Капитан.

— А когда это было иначе? — беззлобно проворчал тот.

— Давай, рыжая, — вернулся Капитан к прерванной истории. — Рассказывай, и как раз их отпустим. В полчаса уложишься?

— Уложусь раньше. Курт, садись, садись и оставь в покое молнию, кот нервничает…

Курт отставил переноску на пол и закрыл дверцу шкафа, в последний раз вдохнув лесной запах. Сосны, туман, светлячки, старая священная Гора. Запах той самой истории.

— Только вот, рыжая… — вспомнившая что-то Луч поспешно вклинилась перед началом продолжения. — Пока не ушли далеко от темы музея. Кто нарисовал тот портрет? Кто нарисовал тебя? И когда?

Четвёртая пожала плечами.

— Честно говоря, я не знаю.

В шкафу с грохотом что-то обрушилось.

VII

Ян занимался тем, что бросал монетки в воду. На дне аккуратного небольшого бассейна, находящегося в вестибюле, в тенях от статуй и нависших над мраморными бортами широких ветвей праздничной ели поблескивали, как чешуя, россыпи брошенных ранее — белых, жёлтых, красноватых, серых, однотонных и в цветной эмали, цельнометаллических и дырчатых. Треугольных и круглых, тонких и длинных, как счётные палочки, в виде игральных костей. Ещё один особый ритуал тех, кто ходит через двери, так похожий на туристическую традицию бросать монетки в водоёмы близ достопримечательностей, чтобы к ним когда-нибудь вернуться. Только у Идущих было всё же по-другому: чтобы просто вернуться, вернуться живыми, потому что двери, помимо открывающейся в них иномирской красоты и приносимой ими деятельной радости познания, таили в себе — каждая — опасность. Биоблок защищал от заболеваний, оружие — от недружественных зверей и разумных существ, но помимо этого существовала природа: вулканы, отвесные скалы, отравленные шипы незнакомых цветов, топи, плотоядные деревья. И были ещё человеческие ошибки: растерянность, страх, неуверенность, слабость, свои и чужие эмоции. Последние губили гораздо больше людей, чем ягуары и грязевые оползни, и мало кто понимал это, обращал на это внимание, хотя в своде правил Организации на данный счёт существовал выделенный красным цветом параграф. Даже Ян в своё время, а ему-то очень повезло, он не погиб… Существовал параграф — такой стыдный, если вдуматься, чуть ли не унижающий, а двери порождали в открывающих их и ходящих сквозь них самоуверенность и ощущение силы. Монетки, когда их набиралось слишком много, — так, что они начинали ржаветь, пуская по воде рыжие спиральки разрушающегося металла — выгребали уборщики, но ходящие бросали и бросали, и не всё брошенное справлялось с отводимой ему ролью: обещающий возврат талисман…

Ян не собирался никуда идти, ни в какую дверь — просто сунул, поднимаясь с нулевого, случайно руку в боковой карман пиджака и обнаружил там тонкие пластинки «клевера». Вспомнил: сгрёб, не глядя, утром из среднего ящика стола, когда искал степлер, сгрёб и положил в карман, просто потому, что было очень приятно, один раз коснувшись, дальше ощущать в руке эти маленькие прохладные узорчатые пластины. Несмотря на то, что монетки были очень тонкими, тонули они хорошо, а в ящике стола их ещё оставалось порядочно — если быть точным, то сто с лишним штук, когда-то вручённых Яну в грубо сшитом из кожи мешочке. «Клевером» он называл их из-за формы, хотя они были — «ли». Они не пахли металлом, зато немного фонили, но это было не то заражение, чтобы оно могло повлиять на Идущего. За мешочек таких маленьких ли за одной давно закрывшейся дверью можно было купить деревеньку с её населением. Ян вспомнил ещё, как выла сирена тревоги, потому что с той стороны что-то случилось — что-то глобальное, страшное, и как он, поспевший на пульт первым, радовался, что там нет никого из Идущих, и как оно закрыло дверь, превратив её в обычный кусок дерева, за которым осталась только обнажённая штукатурка стены. Оно не дало разобраться в произошедшем, не разрешило — спасло. Оно действовало не по команде, само. Датчики успели зафиксировать только гигантский скачок температуры. Восемь лет прошло, кажется, или даже девять… А мешочек остался — на память.

Ян бросал в воду крытые соломой хижины на высоких сваях, безмолвие затопленных полей, на которых рос фиолетовый рис, худых длиннорогих коров, черноглазых крестьянок и их ребятишек, зелёный закат, два месяца в небе, рощи бамбука, гниющие и ржавеющие в них старинные остовы мёртвых танков. Ему нужно было сейчас какое-нибудь размеренное, сродни медитации действие, чтобы отойти от всего и спокойно подумать об одной важной вещи.