Идрис-Мореход - [17]

Но только не Идрис Халил. Поэт и мореход, он проникает в истинную природу вещей, скрытую покрывалом обмана: желтые насмешливые глаза демона…

Утро.

Стол накрыт цветной скатертью: причудливое переплетение кобальтовых цветов на белом полотне отражается на серебряной поверхности кофейника.

— Сегодня хороший день!.. Что может быть лучше солнца? — Говорит Хайдар–эфенди, глядя в окно на изумрудно–синюю полоску моря, словно бы восходящую в небо. Не видно привычных рыбацких шаланд — у Золотого Рога стоят французские крейсеры, и сквозь роскошный шелест пальмовых листьев, едва слышное, доносится эхо далекой канонады.

— При свете и умирать, наверное, легче, а?!

— Храни вас Господь! — говорит мадам Стамбулиа, подливая ему в чашку свежего кофе.

— Да хранит вас Аллах! — тихо повторяет за нею Идрис Халил и, не отрывая глаз от густого рисунка скатерти, накрывает крышкой фарфоровую масленку, в которой оплывает кусок сливочного масла.

Наклонившись к Хайдару–эфенди, мадам Стамбулиа поправляет ему повязку на плече.

Июль.

Садовника мобилизовали в армию, и чудесный сад надолго остался без присмотра.

Под окнами оглушительно трещат цикады. Отодвинув край легкой занавеси, Идрис Халил пристально смотрит на горизонт, завешанный полупрозрачной дымкой, но вскоре от хаотического мельтешения бликов глаза начинают болеть, и он отводит взгляд. Черные полуденные тени, словно указательные стрелки, лежат на выбеленной солнцем мостовой. В них предчувствие нового пути, так же, как и в тайных гудках призрачных паровозов, которые будят его на рассвете. Скоро! Скоро этот странный клубок обстоятельств, опутавший его с ног до головы, распадется, как гнилые нити! Душа его, переполненная через край тревожными сомнениями, ревностью и страхом, постепенно вновь обретает утраченную легкость. А пока, пока медленно проходят дни этого лета. И знойные сиесты своей монотонной однообразностью притупляют чувство времени, и даже ужас перед возможным вторжением становится каким–то тягучим и вялым, как мигрень.

От азана до азана. Голубиные стаи взмывают с куполов мечетей в прозрачное небо. Заключенный в магическом кристалле времени, исчезнувший Город Царей переливается всеми оттенками золота.

С рукописью в кармане Идрис Халил спускается в сад. В маленькой беседке он раскладывает перед собой пожелтевшие листы поэмы, пытается сочинять, но что–то отчетливо мешает ему. Что? Капля чернил скатывается с кончика вечного пера и неряшливой кляксой расползается в углу страницы.

Вдруг, осененный внезапной догадкой, Идрис–мореход поднимает голову и с удивлением и страхом смотрит на изумрудные газоны, окаймленные пышными кружевами желтых тюльпанов. Чудо или наваждение? Вот уже две недели предоставленный самому себе, сад продолжает оставаться таким, каким он был раньше, непостижимым образом сопротивляясь беспощадному июльскому солнцу и запустению. Будто кто–то невидимый продолжает вносить гармонию в хаотическую геометрию цветочных клумб, газонов и дорожек, посыпанных гравием!

Бежать! Бежать из этого проклятого дома, где даже растения находятся в чьей–то тайной власти! По страницам рукописи пробегает мимолетный трепет и, подхваченные легким ветерком, они разлетаются по столу.

Поздно вечером, когда в небе все еще отцветали последние зарницы закатного солнца, Идрис Халил сидел в своей комнате, склонившись над довоенной картой Дорог Оттоманской Империи. Вглядываясь в их паутину, протянутую с Запада на Восток, он химическим карандашом отмечал провинции, где шли боевые действия, и посему проехать по которым не представлялось возможным. А внизу на веранде стоял самовар, мадам и Хайдар–эфенди по–семейному чинно беседовали за чаем, и проклятый сад смотрел в окна дедушкиной комнаты тысячью насмешливых глаз.

Известие о смерти садовника достигло дома Хайдара–эфенди только в середине августа. Он был убит разрывом снаряда во время штыковой атаки на позиции Союзников в районе Сувла Бей, что на Галлипольском полуострове. Хозяин отправил семье погибшего денег.

Через несколько дней Идрис Халил увидел в саду призрак.

Накрапывал теплый летний дождь. Призрак в гимнастерке, запачканной на локтях красной глиной, стоял у круглой беседки и, отрешенно улыбаясь, смотрел на полураскрывшиеся бутоны тюльпанов, которые со всех сторон тянулись к нему сквозь тонкую пелену утреннего тумана.

Оцепенев от ужаса, Идрис Халил почти не дышал.

Продолжалось это неизвестно как долго — время в сновидениях всегда условно — но как только в доме послышались голоса, призрак несчастного садовника бесследно растворился среди цветов.

С того самого раза он стал приходить каждую ночь. До рассвета беспокойно бродил по хрустящему гравию или сидел в беседке, уставившись на мотыльков, беспокойно кружащихся вокруг воскового света фонаря.

Мертвые — к мертвым.

— Недобрый знак! — говорит мадам Стамбулиа, отложив в сторону свое бесконечное вязанье. — С чего это он приходит именно к нам?! Господь, спаси и сохрани нас!

— Бедный парень!

— Ходит тут под окнами каждую ночь… пророчит смерть! Господь велик!.. — голос ее начинает дрожать. Достав платочек, она прижимает его к глазам.