Идрис-Мореход - [14]
Прогуливаясь вдоль кустов чайной розы, они молчали, но шорох теплого гравия под ногами был таким отчетливым и ярким, что у Идриса Халила почти кружилась голова. И невольно каждое его движение, каждый вдох и выдох наполнялись тайным смыслом витиеватого любовного послания.
Любовь, освященная чужим садом.
Конечно, это был странный роман! Слишком поэтичный, даже с учетом всех его обстоятельств, и одновременно — предсказуемый от начала и до конца! Роман, как паутиной, опутанный предрассудками и трусливой нерешительностью прилежного ученика моллаханы и вдовы–содержанки. Роман с затхлым душком предательства, венцом которого стали долгие поцелуи в круглой беседке и лишь одна ночь…
Грехопадение.
Они встретились в комнате Идриса Халила. Просветы в закрытых жалюзи светились молочно–голубыми полосами наступающего вечера. Стояла удивительная тишина: огромный пустой дом, обычно полный шорохов, хранил непроницаемое молчание.
А когда вечер за окнами незаметно сжался до бархатной темноты весенней ночи и на улицах зажглись редкие фонари, а молодой месяц, тонкий, словно полоска фольги, только проступил над черепичными крышами домов, покойное небо вдруг раскололось надвое, и через мгновение на горизонте в оранжевых брызгах зарниц встал огненный гриб. Вспенилось море, покатилось к берегам, чтобы выплеснуться на набережные. В доме захлопали ставни. Обнаженные и напуганные, они вскочили с кровати и прильнули к окнам.
Что произошло?
Дети Книги, каждый из них на свой лад помнит о пресловутых яблоках в чудесном саду. Грехопадение в рукотворном Эдеме — это Судьба, о которой все уже было сказано в подтеках кофейной гущи. А Случайность то, что именно 12 мая 1915 года «Голиаф», гигантский крейсер Британского Адмиралтейства, взлетел на воздух, торпедированный у Золотого Рога маленьким турецким ботом Муавинет–и–Миллие, незаметно подобравшимся к нему под покровом темноты.
Горизонт полыхал, расцвеченный фейерверком рвущихся снарядов, в гостиной троекратно били часы. Мадам сидела у окна, прикрыв ладонями мокрое от слез лицо.
Они лежали без сна, растерянные и одинокие перед лицом надвигающегося возмездия. Огромный дом вновь наполнили ожившие шорохи, по саду заскользили быстрые тени, и бессмертная душа Идриса–морехода трепетала, охваченная противоречивыми чувствами.
Месяц — на Запад, звезды — на Восток! Клумбы с желтыми тюльпанами отражаются в небе. Там, на веранде, на низком столике осталось лежать забытое блюдечко с подсохшими разводами кофейной гущи.
Мадам вдруг встрепенулась, приподнялась на локтях и шепотом сказала:
— Он скоро будет здесь!..
Они стали торопливо одеваться.
Не прошло и получаса, как перед увитой жимолостью оградой затормозил автомобиль. С улицы послышались голоса, захлопали двери. Шаркая башмаками, кто–то быстро прошел по аллее сада.
…Роскошное черное авто: радужный свет уличного фонаря отражался в его длинных лакированных крыльях в форме набегающей волны, а от хромированной решетки тонкой струйкой поднималось облачко горячего пара.
Хайдар–эфенди сидел на переднем сидении, прижав окровавленную тряпицу к правому плечу. Его седые, коротко стриженые волосы слиплись на висках от пота.
— Вот видишь, женщина, стреляют не только на войне!
На бледном лице мадам Стамбулиа выступил стыдливый румянец:
— Мы так боялись за вас!..
И тот час тряпица под сжатыми пальцами Хайдара–эфенди, как бы обличая греховную ложь, потемнела, стала обильно сочиться кровью, он вздохнул, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла, мадам вскрикнула, но уже через мгновение, переборов приступ слабости, хозяин взял ее за руку и попытался подняться.
На помощь ему поспешил один из охранников.
Они медленно направились к дому, оставив Идриса–морехода, вырванного из спасительного сумрака вечернего сада, одиноко стоять посередине этой пустынной улицы, наполовину занесенной тополиным пухом…
— Садись–ка, парень, в машину! — окликнул его кто–то сзади. Осман. — Поедешь со мной!
…Все дальше и дальше, следуя отчетливым знакам Соломенного пути!
Справа — сияющая громада моря, слившегося с небесами, а слева — редкие фонари у подъездов спящих домов. Автомобиль мчится вдоль безлюдной набережной. Ветер, рвущийся в открытые окна — терпкий, влажный, пропитанный запахом рыбы и гниющих водорослей — бьет в лицо Идрису Халилу, мешая ему сосредоточиться на своих мыслях. Он увлекает его за собой в молчаливое путешествие к неведомой цели на все той же зыбкой грани между тьмой и светом.
Набережная оборвалась узкой полоской пляжа. Свет фар выхватил из темноты лежащие на песке рыбацкие шаланды и сети, гирляндами развешанные на шестах. Они свернули куда–то влево, в темный переулок, петляющий между сплошной стеной невысоких домов.
Продолжение подземного лабиринта.
Мечеть, базарная площадь в глубине неизвестного квартала. В просветах между крышами показалось море. Показалось на минуту — и вновь исчезло.
Вокруг все больше пустырей и покосившихся деревянных сараев, не обнесенных оградой. Конюшни. Проехали лесопилку, где под навесом у стены были сложены штабелем доски. Дорога то сужается, то расползается вширь. За обочиной слева уже потянулись распаханные наделы, оливковые плантации и одинокие крестьянские мазанки.
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.