Идиот или гений? Как работает и на что способен искусственный интеллект - [3]

разума”[4].

На встрече в Google в 2014 году Хофштадтер признал, что был “в корне неправ”. Стремительное совершенствование шахматных программ в 1980-х и 1990-х годах посеяло первое зерно сомнения в его представления о краткосрочных перспективах ИИ. Хотя в 1957 году пионер ИИ Герберт Саймон предсказал, что компьютерная программа станет чемпионом мира “не позднее, чем через десять лет”, в середине 1970-х, когда Хофштадтер писал “ГЭБ”, лучшие компьютерные шахматные программы играли лишь на уровне хорошего (но не блестящего) любителя. Хофштадтер подружился с шахматным энтузиастом и профессором психологии Элиотом Хёрстом, который много писал об отличиях выдающихся шахматистов от шахматных программ. Эксперименты показали, что шахматисты обычно выбирают ход, быстро узнавая комбинацию на доске, а не перебирая все возможные варианты методом “грубой силы”, как делают компьютерные программы. В ходе партии лучшие шахматисты считают комбинацию фигур определенным “положением”, которое требует определенной “стратегии”. Иными словами, шахматисты быстро распознают конкретные комбинации и стратегии как элементы концепций более высокого уровня. Хёрст утверждал, что в отсутствие такой способности узнавать комбинации и распознавать абстрактные концепции шахматные программы никогда не смогут достигнуть уровня лучших шахматистов. Аргументы Хёрста казались Хофштадтеру убедительными.

Тем не менее в 1980-х и 1990-х годах компьютерные шахматные программы совершили резкий скачок в развитии, в основном за счет стремительного повышения быстродействия компьютеров. Лучшие программы по-прежнему играли не по-человечески: чтобы выбрать ход, они заглядывали далеко вперед. К середине 1990-х годов компьютер Deep Blue, разработанный компанией IBM специально для игры в шахматы, достиг уровня гроссмейстера. В 1997 году программа нанесла поражение действующему на тот момент чемпиону мира Гарри Каспарову в матче из шести партий. Искусство шахмат, которое еще недавно казалось вершиной человеческого разума, пало под натиском “грубой силы”.

Музыка – бастион человечности

Хотя победа Deep Blue подтолкнула прессу к спекуляциям о начале эпохи разумных машин, “настоящий” ИИ все еще казался делом далекого будущего. Deep Blue умел играть в шахматы, но не умел ничего другого. Хофштадтер ошибся насчет шахмат, но не отказывался от других возможных ответов на вопросы об искусственном интеллекте, заданные в “ГЭБ”, и особенно на первый в списке:

Вопрос: Будет ли компьютер когда-нибудь сочинять прекрасную музыку?

Возможный ответ: Да, но не скоро.

Хофштадтер продолжил:

Музыка – это язык эмоций, и до тех пор, пока компьютеры не испытают сложных эмоций, подобных человеческим, они не смогут создать ничего прекрасного. Они смогут создавать “подделки” – поверхностные формальные имитации чужой музыки. Однако несмотря на то, что можно подумать априори, музыка – это нечто большее, чем набор синтаксических правил… Я слышал мнение, что вскоре мы сможем управлять перепрограммированной дешевой машинкой массового производства, которая, стоя у нас на столе, будет выдавать из своих стерильных внутренностей произведения, которые могли бы быть написаны Шопеном или Бахом, живи они подольше. Я считаю, что это гротескная и бессовестная недооценка глубины человеческого разума[5].

Хофштадтер называл этот ответ “одним из самых важных элементов «ГЭБ»” и готов был “поставить на него собственную жизнь”.

В середине 1990-х уверенность Хофштадтера в оценках ИИ снова пошатнулась – и довольно сильно, – когда он познакомился с программой, написанной музыкантом Дэвидом Коупом. Программа называлась Experiments in Musical Intelligence (“Эксперименты с музыкальным интеллектом”), или ЭМИ. Композитор и профессор музыки Коуп создал ЭМИ, чтобы она облегчила ему процесс сочинения музыки, автоматически генерируя пьесы в его характерном стиле. Но прославилась ЭМИ созданием пьес в стиле композиторов-классиков, например Баха и Шопена. ЭМИ сочиняет музыку, следуя большому набору правил, разработанных Коупом и определяющих общий синтаксис композиции. При создании новой пьесы “в стиле” конкретного композитора эти правила применяются к многочисленным примерам из его творчества.

На встрече в Google Хофштадтер восхищенно рассказывал о своем знакомстве с ЭМИ:

Я сел за фортепиано и сыграл одну из мазурок ЭМИ “в стиле Шопена”. Она звучала не совсем так, как музыка Шопена, но в достаточной степени напоминала его творчество и была достаточно складной, чтобы я ощутил глубокое беспокойство.

Музыка с детства завораживала меня и трогала до глубины души. Все мои любимые композиции кажутся мне посланием из сердца человека, который их создал. Такое впечатление, что они позволяют мне заглянуть композитору в душу. И кажется, что в мире нет ничего человечнее, чем выразительность музыки. Ничего. Мысль о том, что примитивная манипуляция с алгоритмами может выдавать вещи, звучащие так, словно они идут из человеческого сердца, очень и очень тревожна. Я был сражен.

Затем Хофштадтер вспомнил лекцию, которую читал в престижной Истменской школе музыки в Рочестере, в штате Нью-Йорк. Описав ЭМИ, он предложил слушателям, среди которых было несколько преподавателей композиции и теории музыки, угадать, какое из произведений, исполняемых пианистом, было (малоизвестной) мазуркой Шопена, а какое – сочинением ЭМИ. Впоследствии один из слушателей вспоминал: “Первая мазурка была изящна и очаровательна, но ей не хватало изобретательности и плавности «настоящего Шопена»… Вторая явно принадлежала Шопену – ее отличали лиричная мелодия, широкие и изящные хроматические модуляции, а также естественная и гармоничная форма”