Архитектор заметил, что для таких мерзавцев нет ничего святого.
И вновь, как вчера и позавчера, за столом четырех собеседников умерщвлялись тысячи людей и пылали города.
А торговец кофе, возглавлявший это общество каннибалов, после каждой фразы стучал кулаком по столу и кричал:
— Мне бы попасть туда, черт подери, показал бы я этим большевикам! Они бы у меня и не пикнули!
Накануне вынесения приговора кладненским забастовщикам[10] торговец кофе еще раз резюмировал свои обвинения и добавил:
— Значит, завтра их приговорят к повешению… Что вы говорите, пан трактирщик? Хрена к сосискам мне не надо, предпочитаю горчицу… Знаете, я разговаривал со многими, и все требуют для них петли. Что вы говорите? Хлеба или булочки? Вот если бы у вас нашелся соленый рогалик… Нет? Тогда дайте булочку. Вчера вечером сидел я в будейовицкой пивной, так там никто не сомневался, что их повесят.
— Боюсь, — сказал архитектор, — как бы повешение не заменили им пожизненным заключением.
— Что вы, пан архитектор, кто это вам сказал? — разгорячился фабрикант стеклянной посуды. — Ни о каком
помиловании не может быть и речи. Висеть им как миленьким!
— Мне бы попасть туда, да еще с правом решающего голоса, — вставил старший инспектор страхового общества, — я бы настаивал на исполнении приговора в двадцать четыре часа.
— Это не выйдет, — рассудительно заметил торговец кофе. — Если бы вешали одного, а тут их целых четырнадцать! Это будет самая крупная казнь в истории Чехии, и ее надо как следует подготовить. Один палач но справится, даже при трех помощниках. Ведь нельзя же поставить четырнадцать виселиц за сутки. Недавно у меня в лавке делал полки очень опытный столяр, и все же ему понадобилось три дня.
— А еще гробы заказать, — продолжал он, обмакивая дебреценскую сосиску в горчицу. — Даже если их сбить из необструганных досок, все равно, считаю, не меньше трех дней. Да, еще булочку, пожалуйста. Я полагаю, их повесят не раньше чем через неделю.
— А если они будут апеллировать? — заметил архитектор.
— В таком случае все задержится, — важно ответил торговец кофе. — Несколько лет тому назад в Триесте приговорили к смерти через повешение одного итальянца, он подал апелляцию, и прошло целых три месяца, пока его повесили. Я получил тогда пропуск, ведь мне еще не приходилось видеть казни, но, к сожалению, накануне я лег поздно и проспал. Ходила моя жена, но не получила никакого удовольствия, потому что итальянец даже не дергался.
— Однажды в Шопроне я видел, как вешали цыгана, сказал архитектор. — Тот сильно дергался.
— Такая уж у них беспокойная натура, — отозвался фабрикант стеклянной посуды, зажигая сигару.
В то утро, когда был объявлен приговор, в винном погребке за столом четырех собеседников стояла унылая тишина — безмолвие разбитых надежд и неоправдавшейся буйной фантазии.
Первым нарушил молчание архитектор.
— В воскресенье поеду с семьей в Розтоки смотреть, как цветут черешни.
— А у меня в саду, — сказал торговец кофе, — расцвела яблоня.
— Эх, если бы только люди поумнели и перестали быть варварами, — сокрушался фабрикант стеклянной посуды, — да не ломали бы веток!
— Я бы за это наказывал на месте, — заявил торговец кофе.
И присмиревшие друзья снова впали в мрачное уныние.
---
Jaroslav Hasek. Idyla z vinárny (1921)
Перевод Е. Аникст
Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 4. Рассказы, памфлеты и очерки 1918–1923
Первая публикация: «Rudé právo (Руде право)», 17 апреля 1921 г.
