Идиллия Белого Лотоса - [36]

Это должно было быть послѣднимъ доказательствомъ на землѣ моей преданности ей.

Глава IX.

Меня привели въ мою комнату и оставили одного. Я былъ такъ утомленъ, что едва прилегъ на свое ложѣ, какъ тотчасъ-же заснулъ крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ, никого и ничего не боясь, такъ какъ мнѣ казалось, что голова моя покоилась на рукѣ Царицы Лотоса. Но сонъ мой продолжался не долго, хотя былъ сладокъ и настолько глубокъ, что не допускалъ сновидѣній; я былъ выведенъ изъ него внезапно появившимся во мнѣ сознаніемъ, что я — больше не одинъ.

Проснувшись, я могъ убѣдиться въ томъ, что кругомъ царили мракъ и тишина; но пронизавшее мое сознаніе ощущеніе было слишкомъ знакомо мнѣ, чтобы я могъ ошибиться, и я чувствовалъ, что былъ окруженъ большой толпой. Я лежалъ не шевелясь, вглядываясь въ темноту въ ожиданіи появленія свѣта, спрашивая себя, чье присутствіе откроется мнѣ тогда. Вскорѣ я обратилъ вниманіе на странное состояніе, никогда не испытанное мною раньше и которое я переживалъ въ это время: я не находился въ безсознательномъ состояніи, хотя и лежалъ неподвижно, скованный не то душевнымъ миромъ, не то равнодушіемъ ко всему, но чувствовалъ себя безпомощнымъ, какимъ-то пустымъ, точно во мнѣ не осталось ни чувствъ, ни сознанія. Мнѣ захотѣлось привстать и крикнуть, чтобы принесли свѣта, но не могъ ни двинуться, ни издать звука. У меня было такое чувство, точно какая-то грозная воля боролась съ моей; мнѣ казалось, что эта мощная сила почти побѣдила меня, хотя я не хотѣлъ уступать ей и продолжалъ сопротивляться, твердо рѣшивъ, что не дамъ одолѣть себя невидимому врагу, слѣпымъ рабомъ котораго я уже больше не хотѣлъ быть. Эта борьба волей за преобладаніе была такая напряженная, что я, наконецъ, понялъ, что ставкой была моя жизнь: не будучи въ силахъ побѣдить, враждебная мнѣ сила хотѣла меня убить, я это ясно чувствовалъ. Только кто-же это пытался вырвать душу изъ моего тѣла?

Не могу сказать, какъ долго длилась эта упорная, молчаливая борьба; наконецъ, около меня блеснулъ огонь: то зажгли факелъ, которымъ сейчасъ-же зажгли другой, этимъ третій… и вскорѣ кругомъ разлилось цѣлое море свѣта. Я увидѣлъ, что нахожусь въ большомъ коридорѣ, передъ дверью святилища; я лежалъ на томъ самомъ ложѣ, на которомъ нѣкогда игралъ въ золотой мячъ съ загадочной дѣвочкой, впервые пробудившей во мнѣ жажду удовольствій, на которое былъ, вѣроятно, перенесенъ соннымъ. Какъ и при той церемоніи, оно было сплошь усыпано розами, большими, роскошными розами малиноваго и кроваво-краснаго цвѣта; онѣ лежали тысячами не только на немъ, но и вокругъ него, по всему полу, распространяя въ воздухѣ сильный ароматъ, отъ котораго мнѣ становилось тяжело. На мнѣ была странная узкая одежда изъ бѣлаго полотна, вся покрытая какими-то никогда еще невиданными мной іероглифами, которые были вышиты по ней толстымъ краснымъ шелкомъ. Среди разсыпанныхъ по полу розъ, совсѣмъ рядомъ съ ложемъ, былъ поставленъ изящный сосудъ, въ который съ ложа медленно стекала тонкой струйкой алая жидкость. Все это я видѣлъ смутно, сквозь дымку, точно у меня за это время сильно ослабѣло зрѣніе.

Нѣкоторое время я безпечно, хотя и съ нѣкоторымъ любопытствомъ, слѣдилъ за стекавшей внизъ красной жидкостью, какъ вдругъ мнѣ стало ясно, что то была моя кровь, которую я терялъ вмѣстѣ съ жизнью. При этой мысли я поднялъ глаза и различилъ вокругъ себя десятерыхъ высшихъ жрецовъ, стоявшихъ неподвижно съ устремленными на меня хищными взорами; по неумолимо жестокому выраженію ихъ невозмутимыхъ лицъ я угадалъ, съ чьей желѣзной волей я до сихъ поръ боролся; понялъ, чья соединенная ненависть убивала меня… Я былъ озадаченъ. Неужели я, одинъ, безъ посторонней помощи, могъ противостать этой сплоченной толпѣ, тѣсно связанной общностью интересовъ? Какъ это случилось, я не зналъ, но что я не былъ побѣжденъ, это я сознавалъ ясно.

Я сдѣлалъ усиліе и на половину привсталъ на своемъ ложѣ, хотя ослабѣлъ отъ потери крови; затѣмъ, я почувствовалъ, что не могу дольше молчать и, вставъ на ноги, выпрямился во весь ростъ. Теперь мнѣ были видны ряды низшихъ жрецовъ, занимавшихъ весь коридоръ, а за ними, скучившись у самаго входа въ него, народная толпа, которая собралась здѣсь, чтобы посмотрѣть на обѣщанное чудо. Но я былъ слишкомъ слабъ, чтобы обратиться со словомъ къ народу, и черезъ мгновеніе повалился на свое, покрытое розами, ложе…

Вдругъ, среди народа, поднялся глухой ропотъ, который становился все сильнѣе и громче; затѣмъ послышались крики:

— Это — тотъ молодой жрецъ, который училъ у воротъ! Онъ — хорошій! Не дадимъ ему умереть! Спасемте его!

Народъ видѣлъ меня и узналъ. Глубокое чувство живой радости широкой волной залило мнѣ сердце.

Подъ вліяніемъ внезапно охватившаго ее порыва толпа бросилась впередъ на низшихъ жрецовъ, которыхъ оттиснула къ ложу, гдѣ я лежалъ. Высшіе жрецы не въ силахъ были удержаться вокругъ него, такъ что, когда волна борьбы докатилась до меня, многіе изъ нихъ бросились въ пустое пространство, лежавшее между ложемъ и дверью святилища, опрокинувъ въ общемъ смятеніи сосудъ съ моей кровью, которая пролилась вся. Дверь святилища открылась, и я увидѣлъ Агмахда, стоявшаго у порога въ полной величія позѣ и съ обычнымъ своимъ загадочнымъ спокойствіемъ глядѣвшаго прямо передъ собой на растерявшуюся толпу жрецовъ. Его холодный взглядъ заставилъ всѣхъ ихъ опомниться и, пришедши въ себя, они попытались удержать напиравшій на нихъ народъ; десять высшихъ жрецовъ сплотились и, съ трудомъ достигши моего ложа, образовали вокругъ него барьеръ. Но было поздно: кое-кто изъ мірянъ успѣлъ дойти до меня, и я слабо улыбался, глядя на добродушныя лица этихъ простыхъ, безхитростныхъ людей съ горячимъ сочувствіемъ и почтительнымъ благоговѣніемъ склонившихся надо мной. Вдругъ на лицо мое упала слеза, отъ которой у меня въ груди задрожало сердце; чьи-то грубыя руки схватили и стиснули мою уже холодѣвшую руку… кто-то осыпалъ ее безумными поцѣлуями, обливалъ ее горючими слезами… и это прикосновеніе волновало мою душу, какъ никакое другое, никогда не могло этого сдѣлать… Чей-то голосъ, полный неизбытнаго горя, громко крикнулъ: