Идиллия Белого Лотоса - [19]

— Это ложе — для насъ съ тобою — промолвила дѣвочка и повела меня къ нему. Никто, кромѣ насъ обоихъ, не сдѣлалъ ни одного движенія, не произнесъ ни единаго слова, Я повиновался ей и мы подошли къ ложу; на немъ лежалъ золотой мячъ, тотъ самый, которымъ мы играли въ саду. Мнѣ вдругъ захотѣлось узнать, наблюдаетъ-ли за нами Агмахдъ, и я оглянулся на него: онъ стоялъ у двери, ведущей въ Святая Святыхъ, устремивъ на меня глаза. Каменбака былъ ближе къ намъ и смотрѣлъ на закрытую дверь святилища; губы его шевелились, какъ будто онъ тихо произносилъ какія-то слова. Очевидно, никто не сердился на насъ, и я взглянулъ на дѣвочку; она схватила мячъ и подбѣжала съ нимъ къ одному концу ложа; я не могъ устоять противъ ея веселости и, смѣясь, прыгнулъ къ другому концу. Она подбросила мячъ, я его подхватилъ; но прежде чѣмъ я бросилъ его назадъ, коридоръ въ одно мгновеніе погрузился въ глубокій мракъ. Отъ внезапно охватившаго меня страха у меня духъ занялся; но сейчасъ-же, вслѣдъ за этимъ, я убѣдился въ томъ, что могу видѣть дѣвочку. Она смѣялась, и я бросилъ въ нее мячикомъ, который она со смѣхомъ поймала. Вглядываясь въ окружавшую меня непроницаемую тьму, я вспомнилъ объ ужасномъ видѣніи, которое явилось мнѣ здѣсь въ такомъ-же мракѣ, и не будь здѣсь дѣвочки, я бы закричалъ отъ ужаса. Подойдя ко мнѣ, она положила свою руку въ мою.

— Развѣ ты боишься? — спросила она. — А я такъ не боюсь. Да и тебѣ нечего страшиться: вѣдь жрецы тебѣ поклоняются; не захотятъ-же они причинить тебѣ вреда.

Она еще говорила, когда раздалась чудная музыка; звуки ея были такъ забористо веселы, что сердце мое радостно и быстро забилось, а ноги сами подо мною заходили. Черезъ минуту я замѣтилъ, что по краямъ двери капища показался свѣтъ, а вслѣдъ за этимъ она пріотворилась. Неужели сейчасъ выйдетъ изъ нея тотъ страшный образъ? При этой мысли я весь затрясся, но не лишился окончательно мужества, какъ въ первый разъ: присутствіе дѣвочки и веселая музыка разогнали ужасъ одиночества. Все еще держа мою руку въ своей, дѣвочка выпрямилась, и направилась къ двери святилища; я не хотѣлъ идти туда, но не могъ, при всемъ желаніи, сопротивляться увлекавшей меня силѣ. Мы переступили черезъ порогъ капища; музыка внезапно оборвалась, и снова наступило гробовое молчаніе. Въ святилищѣ мерцалъ слабый свѣтъ, исходившій, повидимому, изъ противоположнаго конца его, куда дѣвочка и повела меня. Здѣсь была небольшая внутренняя келья, или углубленіе, высѣченное, какъ я видѣлъ, въ стѣнѣ; здѣсь было достаточно свѣтло, чтобы разглядѣть это. На низкой каменной скамьѣ сидѣла женщина, опустивши голову надъ большой раскрытой книгой, лежавшей у нея на колѣняхъ. Въ одно мгновеніе мои глаза словно приковало къ ней, и я ужъ не былъ въ силахъ оторвать ихъ отъ нея. Я узналъ ее, и сердце дрогнуло въ моей груди при мысли, что она подниметъ голову, и я увижу ея лицо.

Вдругъ я понялъ, что моя товарка пропала; я не могъ оглянуться, такъ какъ глаза мои были во власти какой-то высшей силы, но я чувствовалъ, что не было отвѣта на пожатіе моей руки, и зналъ, что дѣвочка ушла. Я стоялъ неподвижно, подобно высѣченнымъ изваяніямъ въ аллеѣ храма, стоялъ и ждалъ…

Наконецъ, она подняла голову и взглянула на меня. Кровь въ моихъ жилахъ забурлила и застыла; мнѣ почудилось, что я замерзаю подъ этимъ острымъ, какъ сталь, взглядомъ; но я не былъ въ состояніи сопротивляться ему, не могъ оторваться отъ страшнаго видѣнія, ни хотя-бы даже закрыть глазъ…

— Ты пришелъ ко мнѣ учиться? Хорошо, я буду учить тебя — произнесла она тихимъ, мягкимъ голосомъ, звенѣвшимъ, какъ мелодичные звуки музыкальнаго инструмента. — Ты любишь цвѣты и красивыя вещи, и живи ты для одной лишь красоты, ты сталъ-бы великимъ артистомъ. Но ты долженъ быть выше этого! — Она протянула мнѣ руку; я поднялъ свою и, противъ воли, далъ ее ей; она едва дотронулась до нея, но при этомъ прикосновеніи въ рукѣ моей очутились розы, благоуханіе которыхъ распространилось по всему святилищу. Она разсмѣялась мелодичнымъ смѣхомъ: вѣроятно, лицо мое ей понравилось.

— Ну, а теперь, подойди ко мнѣ ближе: — вѣдь, ты больше не боишься меня.

Не отрывая глазъ съ розъ, я подошелъ къ ней; цвѣты поглотили все мое вниманіе, а она не была мнѣ страшна, пока мнѣ не видно было ея лица.

Она обняла меня рукой и привлекла къ себѣ. Тутъ я вдругъ сбратилъ вниманіе на темное одѣяніе, которое она носила; оно не было сдѣлано изъ полотна, не изъ сукна; я замѣтилъ, что оно было… живое. Оно состояло изъ переплетавшихся между собою и висѣвшихъ вокругъ ея тѣла змѣй, которыя издали произвели на меня впечатлѣніе мягкихъ складокъ изящно задрапированной одежды. При этомъ видѣ ужасъ овладѣлъ мною: я сдѣлалъ усиліе, чтобы убѣжать отъ нея, и не могъ; хотѣлъ крикнуть и не издалъ ни малѣйшаго звука… Она снова засмѣялась; на этотъ разъ смѣхъ ея звучалъ рѣзко. Я продолжалъ смотрѣть на нее; но все уже измѣнилось: платье опять стало темнымъ, но ужъ не было живымъ. Я стоялъ въ изумленіи, затаивъ дыханіе и похолодѣвъ отъ страха. Она подняла руку — другая все еще лежала на мнѣ — и поднесла ее къ моему лбу: я сразу почувствовалъ себя умиротвореннымъ и счастливымъ, — страха, какъ не бывало! Глаза мои закрылись, но я продолжалъ все видѣть; я былъ въ полномъ сознаніи, но мнѣ не хотѣлось шевелить ни однимъ суставомъ… Она встала съ мѣста, взяла меня на руки и посадила на то самое каменное сидѣнье, которое сама занимала передъ тѣмъ. Голова моя откинулась назадъ и коснулась каменной стѣны, поднимавшейся позади меня; я сидѣлъ тихо, молча, но при этомъ все видѣлъ. Она выпрямилась во весь ростъ и вытянула руки высоко надъ своей головой. Тутъ я вторично увидѣлъ змѣй, которыя казались полны силъ и жизни; при этомъ я замѣтилъ, что онѣ не только служили ей одеждой, но еще окружали ея голову, только я не могъ-бы тогда сказать, составляли-ли онѣ ея волосы, или-же были въ нихъ. Вытянувши руки надъ головой, она ударила въ ладоши; ужасныя животныя сплелись и повисли у нея на рукахъ. Но я не испугался: казалось, страхъ меня навсегда оставилъ.