Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия - [40]

Заявляю категорически,

И на этом твердо стою.

Что и я в поход исторический

Пошагаю в общем строю.

Прозвучит команда — настанет срок —

«Становись!», «Равняйсь!», «Шагом марш!».

Заиграют оркестры не шейк, не рок,

А забытый походный марш.

В громовом «Ура!» и моя будет часть.

Автомат, а не рюмку сожму рукой.

И в атаке общей убитым пасть

Я смогу, как любой другой.

На пересечении улиц Горького и Робеспьера я столкнулся с Антиподом.

— Что с тобой? — спросил он. — Уж не в партию ли вступать собрался?

Услышав это, я несколько сник.

Только дело в том, что атак таких

Не дождешься и тысячу лет.

Потому снесу предыдущий стих

Для практических нужд в туалет.

Я и Антипод

— Каждый человек равен любому другому, — говорю я. — Более того, он равен всему человечеству. Всему космосу. Это — одна из моих исходных предпосылок.

— Прекрасно, — усмехается он. — А младенцы? А старики? А больные? Но ладно, допустим, что люди одинаковы абсолютно во всем, если отвлечься от их общественных отношений, то первое, с чем имеют дело люди в своей социальной жизни, есть неравенство: я имею в виду отношение начальствования и подчинения, без которого невозможно объединение людей в единое общество. Это есть неравенство не только в том смысле, что положение начальника в каком-то отношении предпочтительнее, чем положение подчиненного, но прежде всего в самом факте осознания превосходства одного человека над другим. И заметь, это неравенство всеми признается как нечто справедливое.

— Я не об этом, — говорю я. — Я имею в виду некоторую моральную установку человека по отношению к другим людям и миру вообще. Для человека все бытие разделяется на «я» и «не-я» естественным образом.

— А почему это не на «мы» и «не-мы»? — возражает он. — Что является изначальной личностью — коллектив или отдельный человек, «я» или «мы»? Причем коллектив достаточно большой и сложный. Исторически «я» есть вторичное по отношению к «мы». А в условиях нашего общества — тем более.

— Я исхожу уже из факта существования «я», — говорю я. — И, настаивая на своем постулате, я имею в виду не реальное равенство, которого нет (это я сам знаю), а субъективное состояние «я».

— Любая, — говорит он, — субъективная претензия, не подкрепленная реальными возможностями, вырождается в шизофрению. Ты можешь сколько угодно внушать себе, что ты равен всякому другому человеку, целому обществу и даже человечеству. Но либо это есть мания величия, т. е. предмет внимания для медицины, либо нечто ничего не значащее. Если ты — рядовой солдат, то сознание реальности солдатского положения не может затмить никакая маниакальная претензия быть равным генералу. Лишь делая военную карьеру и стремясь стать генералом, ты можешь реализовать свою идею равенства солдата и генерала в рамках признания реальности своего общества. Есть еще другой путь: вырваться из данной социальной структуры. Если ты при этом покинешь армию общественно признанным способом, ты попадешь в другую ситуацию неравенства. Есть лишь один способ сразу уравнять себя со всеми: исключить себя из общества вообще, например, — дезертировать. Твои призывы на деле суть призывы изолироваться от общества, что на практике означает паразитирование за счет общества.

— Я не изоляции от общества учу, а самообороне, — говорю я. — Ничто не спасет людей от неумолимых законов природы и общества, если они не откроют в самих себе средств самозащиты от них. Я и учу людей методам самообороны от превосходящих сил природы и истории.

— А я, — отвечает он, — учу их методам нападения путем использования неумолимых сил природы и истории. Как ты думаешь, к кому придут люди?

Суета сует

А вот этот человек — детский вор. Ворует коляски, одежду, игрушки. Детишек заманивает в подъезды и раздевает. Угоняет коляски с младенцами. Младенцев, конечно, выкидывает. Их не продашь, ха-ха-ха! У него есть помощница, которая до неузнаваемости переделывает украденные вещи и продает. Оба они хорошие специалисты в своем деле. Он с одного взгляда определяет ценность вещей и степень риска. Потому еще ни разу не сидел в тюрьме, хотя работает не один десяток лет. Оба они — жуткие пьяницы, как и следует быть талантливым русским людям. Оба получают мизерную пенсию по инвалидности, хотя в чем состоит их инвалидность, они и сами не могут толком объяснить. Пенсия им нужна лишь для прикрытия. Они регулярно дают нужным лицам взятки, и те организуют им пенсии. Кроме того, они дают взятки милиционерам. В последнее время этого вора начал волновать моральный аспект его профессии. Но отнюдь не в том смысле, что страдают детишки и родители, а в том смысле, что все труднее становится работать и все меньше становятся заработки, а взятки все растут и растут. Это чудовищная несправедливость. Вот он и подумывает сменить профессию и спрашивает моего совета, где он мог бы подвизаться с его богатейшим жизненным и профессиональным опытом. Я посоветовал ему с помощницей устроиться в детский сад. Конечно, на детской манной кашке особенно не разживешься. Но с голоду не умрешь. А главное — они могут удовлетворить с избытком свою профессиональную любовь к детям.