Иди куда хочешь - [113]

Многие тысячи Индр до тебя были, Могучий, Многие тысячи Исполненных мощи после тебя пребудут.

И не твое это дело, Владыка, и не я тому виновник, Что Индре нынешнему его счастье незыблемым мнится…

Теперь я понимал.

Многие тысячи — до, многие — после, и понадобилось босиком выйти на раскаленный рубеж эпох, испытать бессилие, любить время, шаг за шагом пройти три тернистые дороги, три человеческие жизни, понадобилось научиться моргать, думать, не спешить, пришлось разбить лоб о нарыв Курукшетры, примерить доспех— кожу и вырванные с мясом серьги, чтобы наконец вздохнуть полной грудью и сказать самому себе, себе и бешеному чужаку, что третий день шел со мной рука об руку:

«Да. Теперь — да».

2

Таинственны мудрости древней скрижали,

Сколь счастливы те, что ее избежали.

* * *

Бессмертна от века душа человека —

Но гибнет от старости тело-калека,

Страдая от хворей, напастями мучась.

Увы, такова неизбежная участь

Души, что, меняя тела, как одежды,

Идет по Пути от надежды к надежде,

От смерти к рожденью, от смеха к рыданью,

От неба к геенне, от счастья к страданью.

Дорога, дорога, дорога, дорога,

Извечный удел человека — не бога.

Ведь те, кто вкусили амриту благую,

Телами со смертью уже не торгуют,

Для плоти их тлена не сыщешь вовеки —

Завидуйте им, муравьи-человеки!

У тела бессмертного участь другая:

Оно не потеет, не спит, не моргает,

Не ведает боли, не знает старенья,

Достойно назваться вершиной творенья,

Вовек незнакомо с чумой и паршою —

Но суры за то заплатили душою,

И души богов, оказавшись за гранью,

Подвержены старости и умиранью.

Дряхлеет с веками, стара и убога

Душа всемогущего, вечного бога —

Становится пылью, становится прахом,

Объята пред гибелью искренним страхом.

Сухою листвой, что с деревьев опала,

Осыплется наземь душа Локапалы,

Сегодня умрет, что вчера шелестело, —

И станет бездушным бессмертное тело.

О скорбь и страданье, о вечная мука! —

Коль в суре поселится серая скука,

Наскучат утехи, любовь и сраженья,

Наскучит покой и наскучит движенье,

Не вспыхнут глаза грозовою зарницей,

И мертвой душе станет тело гробницей!

О горы, ответьте, о ветры, скажите:

Куда подевался иной небожитель?

Ни вскрика, ни стона, ни слова, ни звука —

Лишь скука, лишь скука, лишь серая скука…

Но изредка ветра порыв одичалый

Доносит дыханье конца Безначалья:

«Мы жили веками, мы были богами,

Теперь мы застыли у вас под ногами.

Мы были из бронзы, из меди, из стали —

О нет, не мертвы мы… мы просто устали.

Ужель не пора нам могучим бураном

Приникнуть, как прежде, к притонам и храмам,

И к вспененным ранам, и к гибнущим странам,

И к тупо идущим на бойню баранам?!

Мы жили веками, мы были богами —

Но нету воды меж двумя берегами».

* * *

О знание темное Века Златого! —

Воистину зрячий несчастней слепого…

* * *

Менялась основа, менялося имя,

Один на престоле сменился двоими,

Менялись владыки, как служки во храме, —

И Свастики знак воссиял над мирами.

Их было четыре, а стало их восемь —

Чьим душам грозила холодная осень,

Кто плечи подставил под тяжесть святыни,

Не ведая, чем он поддержан отныне.

Назначено так на рассвете творенья:

Есть тапас и теджас, есть Жар и Горенье,

Есть дар аскетизма и пламенность сердца —

Последним поддержана суть Миродержца.

Когда подступает душевная мука,

Когда в Локапале поселится скука,

То смертный, чей дух воспарял, пламенея,

Чье сердце удара перуна сильнее,

Навеки покинув земную дорогу,

Отдаст свою душу уставшему богу —

Чтоб пламенность эта, чтоб это Горенье

Мешало души Миродержца старенью,

Чтоб честь не линяла, чтоб совесть не слепла,

Чтоб феникс отваги поднялся из пепла,

Чтоб щедрость дарила, чтоб радость явилась…

Чужое Горенье своим становилось!

Вот так Миродержец с судьбою большою

Лечил свою душу чужою душою,

И крепла опять сердцевина больная —

Не зная, не зная, не зная, не зная…

3

…Они брели мне навстречу, по колено проваливаясь в свинец.

Чубатый гигант в одеяниях цвета запекшейся крови приблизился первым.

— Здравствуй, Секач, — сказал Яма, Адский Князь, Локапала Юга.

— Здравствуй, Грозный, — ответил я, не отводя взгляда.

И мы оба повернулись к Миродержцу Запада, Варуне-Водовороту, в чьих зеленых кудрях пеной блестела обильная седина.

Повернулись, чтобы как подобает приветствовать Брахмана-из-Ларца.

Я не стал спрашивать, что им известно и откуда. К чему?! — если из-за спины Варуны с показной робостью выглядывала голубоглазая богинька, придерживая на плече неизменный кувшин.

Капли тяжко шлепались на гладь Прародины и сразу тонули, уходя в пучину.

Да, наверное, если бы позавчера я начал прямо с жизни Карны, чья смерть являлась мне в пекторали панциря…

— Шлендра ты, — ласково бросил я Времени. — Маха-шлендра. Одно на уме?!

— Я такая, — подбоченилась Кала, умудрившись не уронить при этом свой кувшин. — Прости, Владыка: мы тебя ждали-ждали… Нездоровилось, да? А мы потом к тебе в Обитель… ой, а там Словоблуд, там Опекун, Десятиглавец… Пришлось чуть ли не силой им языки развязывать!..

И осеклась.

— Они явились ко мне в шатер, — бесцветно прогудел Яма, терзая чуб, побелевший за сегодняшний день. — Ночью, в часы перемирия. Все пятеро Пандавов во главе с Черным Баламутом. Воззвали к обету Гангеи не отказывать просящему и задали вопрос: каким образом можно убить меня? Я ответил. Назавтра Арджуна расстрелял меня, закрывшись Хохлачом, — я не мог поднять руку на того, кто родился женщиной, — и вынудил избрать день и час моей смерти. К чему мне было жить после этого?!