Идет охота на волков… - [11]

Свои обиды каждый человек —

Проходит время — и забывает.

А моя печаль — как вечный снег:

Не тает, не тает.

Не тает она и летом

В полуденный зной, —

И знаю я: печаль-тоску мне эту

Век носить с собой.

1966

Она была в Париже [1]

Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.

Наверно, я погиб: робею, а потом —

Куда мне до нее — она была в Париже,

И я вчера узнал — не только в ём одном!

Какие песни пел я ей про Север дальний! —

Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на ты, —

Но я напрасно пел о полосе нейтральной —

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда еще — я думал, это ближе —

«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…

Но что ей до меня — она была в Париже, —

Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил!

Я бросил свой завод — хоть, в общем, был не вправе, —

Засел за словари на совесть и на страх…

Но что ей от того — она уже в Варшаве, —

Мы снова говорим на разных языках…

Приедет — я скажу по-польски: «Про́шу, пани,

Прими таким как есть, не буду больше петь…»

Но что ей до меня — она уже в Иране, —

Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!

Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле, —

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..

Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, —

Пусть пробуют они — я лучше пережду!

1966

Песня о новом времени

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, —

Значит, скоро и нам — уходить и прощаться без слов.

По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,

Неизвестно к какому концу унося седоков.

Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!

И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.

Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,

На скаку не заметив, что рядом — товарищей нет.

И еще будем долго огни принимать за пожары мы,

Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,

О войне будут детские игры с названьями старыми,

И людей будем долго делить на своих и врагов.

А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,

И когда наши кони устанут под нами скакать,

И когда наши девушки сменят шинели на платьица, —

Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..

<1966 или 1967>

Гололед

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Будто нет ни весны, ни лета —

В саван белый одета планета —

Люди, падая, бьются об лед.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Даже если всю Землю — в облет,

Не касаясь планеты ногами, —

Не один, так другой упадет

На поверхность, а там — гололед! —

И затопчут его сапогами.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Только — лед, словно зеркало, лед,

Но на детский каток не похоже, —

Может — зверь не упавши пройдет…

Гололед! — и двуногий встает

На четыре конечности тоже.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Зима 1966/67, ред. <1973>

«Вот — главный вход, но только вот…»

Вот — главный вход, но только вот

Упрашивать — я лучше сдохну, —

Вхожу я через черный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Не вгоняю я в гроб никого,

Но вчера меня, тепленького —

Хоть бываю и хуже я сам, —

Оскорбили до ужаса.

И, плюнув в пьяное мурло

И обвязав лицо портьерой,

Я вышел прямо сквозь стекло —

В объятья к милиционеру.

И меня — окровавленного,

Всенародно прославленного,

Прям как был я — в амбиции

Довели до милиции.

И, кулаками покарав

И попинав меня ногами,

Мне присудили крупный штраф —

За то, что я нахулиганил.

А потом — перевязанному,

Несправедливо наказанному —

Сердобольные мальчики

Дали спать на диванчике.

Проснулся я — еще темно, —

Успел поспать и отдохнуть я, —

Встаю и, как всегда, — в окно,

Но на окне — стальные прутья!

И меня — патентованного,

Ко всему подготовленного, —

Эти прутья печальные

Ввергли в бездну отчаянья.

А рано утром — верь не верь —

Я встал, от слабости шатаясь, —

И вышел в дверь — я вышел в дверь!

С тех пор в себе я сомневаюсь.

В мире — тишь и безветрие,

Чистота и симметрия, —

На душе моей — тягостно,

И живу я безрадостно.

Зима 1966/67

«Корабли постоят — и ложатся на курс…»

Корабли постоят — и ложатся на курс, —

Но они возвращаются сквозь непогоды…

Не пройдет и полгода — и я появлюсь, —

Чтобы снова уйти на полгода.

Возвращаются все — кроме лучших друзей,

Кроме самых любимых и преданных женщин.

Возвращаются все — кроме тех, кто нужней, —

Я не верю судьбе, а себе — еще меньше.

Но мне хочется верить, что это не так,

Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.

Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в делах —

Я, конечно, спою — не пройдет и полгода.

Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в мечтах,

Я, конечно, спою — не пройдет и полгода.

<1967>

Случай в ресторане

В ресторане по стенкам висят тут и там —

«Три медведя», «Заколотый витязь»…

За столом одиноко сидит капитан.

«Разрешите?» — спросил я. «Садитесь!

…Закури!» — «Извините, «Казбек» не курю…»

«Ладно, выпей, — давай-ка посуду!..

Да пока принесут… Пей, кому говорю!

Будь здоров!» — «Обязательно буду!»

«Ну так что же, — сказал, захмелев, капитан, —

Водку пьешь ты красиво, однако.

А видал ты вблизи пулемет или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной, —

За моею спиной — такое…

Много всякого, брат, за моею спиной,