Идеология Зазеркалья - [19]

Выход из тупиков революции он попытался найти в сугубо прагматических действиях — наладить крестьянский товарооборот путем «кооперации», сократить и реорганизовать государственный аппарат, улучшить качество образования. По существу, нэп и был таким прагматическим решением — ему предназначалась роль сказочной курицы, которая должна была снести для советской власти золотое яичко, после чего отправиться в суп (новой экономической политике еще и полтора года не исполнилось, когда Ленин уже заявил: «Наше экономическое отступление мы теперь можем остановить. Достаточно. Дальше мы не пойдем»). Нетрудно даже вообразить, что политик невероятной гибкости, вплоть до полной, при необходимости, беспринципности, Ленин мог бы вводить Нэп перманентно и неоднократно, сворачивая его после очередной «подкормки» никак не встающего на ноги социализма, тем более что «командные высоты» действительно находились в руках у власти и позволяли держать процессы временной «капитализации» (Ленин называл их «государственным капитализмом») под жестким контролем. Впрочем, говорить о теоретических обоснованиях экономики социализма в работах Ленина всерьез трудно. Почему, например, «простой рост кооперации» в ленинском понимании уже «тождественен социализму», столь же неясно, как знаменитая арифметическая формула, ставшая объектом упражнений для многих острословов: коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны. А ведь таких определений у Ленина десятки…

Нэп в городе и «строй цивилизованных кооператоров» в деревне (где «государево око» опять-таки должно было зорко наблюдать, чтобы крестьянство не могло по-настоящему встать на ноги) — вот, собственно, все экономические идеи, связанные с построением социализма в «отдельно взятой стране», которые Ленин успел передать своему преемнику.

«Социализм» как новая «общественно-экономическая формация» был не более чем воплощением теоретической схемы, выпестованной «марксизмом-ленинизмом», а не результатом объективного хода исторического развития. Законы функционирования этой искусственной формации до сих пор не прояснены, тем паче, что и самого «марксизма-ленинизма» как целостной, единой концепции в природе не существовало. Была социалистическая утопия Маркса, с ее экономической частью, по всему своему внутреннему смыслу — эволюционной и вполне реалистической (в конце концов, именно «по Марксу» развивались цивилизованные страны Европы и Америка). И была политическая пристройка к ней, связанная с понятиями «пролетарская революция» и «пролетарская диктатура», необходимость которых из экономического учения Маркса ни в коей мере не проистекала.

Ленинские работы успешно миновали, со ссылкой на особые российские условия, все экономическое учение Маркса, чтобы выстроить историю России XX века вокруг трех ключевых слов: «пролетариат», «революция», «диктатура». Пролетариату нетерпеливый большевизм вызреть, как было предписано Марксом, времени не дал, и потому главным постулатом ленинизма стало понятие диктатуры. Теория диктатуры была до тонкостей разработана Лениным, положившим в ее основу концепцию обострения классовой борьбы после победы революции.

На X съезде партии в 1921 году Ленину удалось добиться резолюции о единстве, запрещавшей существование в партии каких-либо идейных фракций, несогласных с «генеральной линией», но живую внутрипартийную идеологическую жизнь ему этой резолюцией остановить не удалось. Выстраивая боевую дружину, без которой «пролетарская революция» в России была бы попросту невозможной, Ленин прекрасно понимал, что партия, задуманная как «централизованная организация силы, организация насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров, и для руководства громадной массой населения», осуществляя диктатуру вовне, не может отказаться от диктатуры и как принципа внутреннего устройства. Поэтому его так занимала, казалось бы, вполне теоретическая проблема соотношения «массы», «партии» и «вождей».

Противопоставление «массы» и очень узкого круга «вождей» отчетливо обозначено уже в «Что делать?»: классовая борьба в современном обществе невозможна «без „десятка“ талантливых (а таланты не рождаются сотнями) испытанных, профессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом <…> и „поднимающих“ массы „до себя“».

Проблема упиралась, однако, не только во взаимоотношения с массами, но и во взаимоотношения внутри партии, коммунистов с коммунистами. Утверждая и здесь правомерность «диктаторства, если нет идеальной дисциплинированности, беспрекословного подчинения единой воле», Ленин как бы уж совсем откровенно ликвидировал всякий демократизм в среде единомышленников. Судя по «совершенно секретной», как было принято, внутрипартийной переписке «вождей» (Ленин вообще предпочитал посылать свои письма в единственном экземпляре и требовать после прочтения немедленного их возвращения), уже в 1922—1923 гг. среди них было в ходу никого не травмировавшее понятие «диктатура партии». Возмущало «дискутантов» только то, что к безусловному подчинению понуждалась и сама партийная «верхушка», о чем, в частности свидетельствуют разъяренные записки Л. Троцкого членам Политбюро ЦК в октябре 1923 года.