Иден-2 - [28]

— Нет, ты садись, а я приготовлю нам всем выпить. Что ты будешь, мама?

Я сажусь на диван, она приседает на краешек бархатного кресла в стиле королевы Анны.

— Я выпью шерри, — говорит она, и я замечаю, как крепко сжаты ее руки на коленях.

— Лили? — Джек смотрит на меня, приподняв бровь.

— Я выпью тоже, что и ты.

Джейк подходит к резному бару и открывает его, на полке которого стоит внушительный выбор бутылок.

— Как же вы познакомились? — начинает спрашивать Мара.

Я перевожу на нее свой взгляд, она как бы вежливо улыбается, но глаза у нее настороженные и колючие.

— Шейн представил нас, — отвечаю я.

Она хмурится.

— Шейн?

— Да, я работала танцовщицей в «Эдеме».

— Танцовщицей?

Ах! Порок, нарушающий всяческие принципы морали. Она в последний момент остановила себя, чтобы не перекрестится.

— Она…, — легко прерывает Джек, — не танцует там больше.

Его мать переводит на него взгляд, в большей степени озадаченный, смешанный с любопытством.

— Ах!

— Теперь она работает у меня.

— Неужели? — мягко спрашивает она, взяв бокал с шерри у сына.

У меня появляется желание выпить залпом весь свой бокал, но я не делаю этого. Вместо этого я удерживаю бокал в руке и выдерживаю пятнадцать минут допроса, замаскированного под вежливое общение.

Наконец, его мать встает.

— Пожалуйста, извините меня. Думаю, что обед готов, — она исчезает на кухне, и я чувствую, как мои плечи сковало напряжение.

— Я думаю, что она полюбит тебя, — шепчет мне Джек.

— Я думаю, что нет, — шепчу я в ответ.

— Думаю, она поменяет свое мнение, — утешает он меня, целуя в нос.

По какой-то странной причине, его слова успокаивают меня. Я смотрю ему в глаза, он смотрит сверху-вниз на меня, и мы оба настолько теряемся друг в друге, что даже не слышим, как его мать возвращается в комнату.

Она кхекает, мы дергаемся, и оба поворачиваемся к ней. Ее лицо побелело, кажется будто она пребывает в шоке от того, что увидела.

Даже Джек замечает это.

— Что с тобой, мам? — спрашивает он, направляясь к ней. Он обнимает ее за плечи, и она рядом с ним, кажется еще меньше и такой хрупкой.

Она качает головой и слабо улыбается.

— От твоего взгляда мороз по коже.

Я направляюсь к ним, но при этом отдаю себе отчет, что она не хочет, чтобы я была рядом. Правда заключается в том, что она едва ли может заставить себя посмотреть в мою сторону.

— Пошли, обед готов, — бодро говорит она.

— Вам помочь? — спрашиваю я, прекрасно понимая, что услышу в ответ.

— Не за чем. Все уже сделано.

Джек и я занимаем свои места за столом из темного дерева. Комната выходит на ее красивый сад, полный цветов и фруктовых деревьев. Мать выходит из комнаты и возвращается с тележкой.

— Будьте осторожны, тарелки очень горячие, — предупреждает она, поставив перед нами блюда с отбивной из молодой баранины, смесью гороха с морковью и картофелем. Она ставит корзинку с булочками и соусник в центр стола, и сама садится.

— Может это пойдет тебе на пользу, — говорит она.

— Может мы все вместе в это же время соберемся в следующем году, — отвечает Джек.

Тревога пробегает у нее по лицу.

— Приятного аппетита, — говорю я.

Джек берет нож и вилку.

Его мать поворачивается ко мне, и в ее глазах есть что-то такое. Сначала мне кажется, что это зависть, нормальная материнская зависть, которую ощущает мать за своего сына, выбравшего свою вторую половинку, а потом я понимаю, что это не так. Это страх. Она считает меня настолько страшной. Я все еще пристально смотрю на нее в полном шоке, но она отводит глаза в сторону. Она разрывает на кусочки хлеб, положив его на тарелку.

Я оборачиваюсь на Джека. Он ничего не видит, потому что занят разрезанием мяса, и только поднимает глаза, когда подносит вилку ко рту.

— Что? — спрашивает он.

— Ничего.

Я опускаю глаза вниз на свою тарелку. Она хочет стереть меня в порошок, как стирает ластик, написанное карандашом. Она не может знать, кто я на самом деле, но какой-то инстинкт заставляет ее понять и не доверять, не позволять мне войти в ее семью.

Еда превращается в полную катастрофу. Мать и я почти ничего не едим. Как только Джек кладет нож и вилку, она обращается к нему.

— Мне нужно побольше льда. Ты не мог бы принести из морозилки, Джек?

— Конечно, — Джек встает и направляется на кухню.

— Можешь достать из большой морозильной камерой в сарае? — спрашивает она.

— Может мне стоит и возвращаться очень медленно? — с ухмылкой говорит он.

— Это было бы мило с твоей стороны, — отвечает его мать, но в ее голосе не слышится веселья, больше беспокойства.

Как только дверь закрывается, она говорит:

— Я всегда предпочитала эскизы картинам. Картины более закрытые, законченные вещи, которые скрывают под собой слои лжи. Эскизы это же всего лишь основа, костяк. Они более честные и открытые, в них нет вранья. А вы что предпочитаете?

— Если мы на самом деле говорим об эскизах и картинах, то я предпочитаю картины. Я знаю, что конечный продукт — это серия непредвиденных обстоятельств, и я ценю его, этот великий замысел жизни, позволяющий этим обстоятельствам стать красивым шедевром.

Она хмурится.

— Я хочу иметь внуков. Я хочу, чтобы они видели во мне пожилую женщину, которая носит платки и глупые шляпки и гадает на кофейной гуще. Ты та женщина, которая способна дать мне это?