Идем! или Искусство ходить пешком - [21]

Я захожу за ней в номер и вижу сзади ее длинные ноги и стройный силуэт, на ней маленький рюкзак.

— Сними рюкзак, — говорю я.

Она скидывает его на пол, и я показываю ей комнату. Маленькая комната с деревянной скамейкой, которая заменяет кухонную мебель, крошечная спальня, ванная и терраса — больше ничего.

Мы сидим на террасе, она что-то рассказывает и вдруг замолкает.

Она спрашивает:

— Мне двадцать шесть. А тебе сколько?

Она говорит:

— Я учусь по вечерам. А ты чем занимаешься?

Я не собиралась к тебе, но это моя слабость, я не могу сказать «нет». Я ведь должна была сказать «нет», правда? А мне нравится твое лицо, и твои волосы, когда я стояла и стригла тебя, мне пришло в голову, что я как скульптор, леплю твое лицо. И отчасти твое лицо становится моим. Я могу стереть его, я могу со зла искалечить твою внешность, но я, конечно, этого не сделаю, и когда стрижка мне удается, я считаю, что это мое произведение.

Что ты думаешь о парикмахерах?

Дурацкая профессия, правда? Что за прихоть — тратить жизнь на какую-то ерунду? Мы стрижем и стрижем, всех подряд, а через несколько недель волосы отрастают, еще месяц — и кто вспомнит, какая у тебя была прическа. Ведь волосы — как сад, за ними нужно ухаживать. А я как садовник — состригаю все клочья и сорняки. Но волосы отрастают снова. Борьба с ними безнадежна. Вечная борьба с волосами.

— У меня древнейшая в мире профессия, — шутит она.

Я из набожной семьи, меня воспитывали в строгости. Но какое это имеет значение, все эти строгости — ерунда, у меня есть слабость, катастрофический порок, почти болезнь: я не могу сказать «нет».

Янне не умолкает. Тени на террасе становятся длиннее. Она хочет чего-нибудь выпить. Широкий рот, голубые обведенные тенями глаза. Она наливает себе выпить. Мы не пошли на прогулку. Мы не плаваем. Мы забываем о еде. Я сижу рядом с Янне и слушаю. Сначала ушами, потом глазами, а потом и всем телом. Я слушаю — руками. Я слушаю — лбом и ртом, языком и пальцами.

Я слышу, как она поскуливает и плачет.

Я слышу, как она дышит и как она задерживает дыхание.

Бездыханная, притихшая, почти мертвая.

Янне.

Она произносит мое имя.

Я не знаю ее.

Она спит не раздеваясь. Из-под одеяла торчат сапоги. Уже утро. Солнце проникает сквозь окна, освещает гардины и лампу на столе. Я уже погулял и поплавал. Я готовлю завтрак, варю кофе и грею хлеб в тостере. Она просыпается, начинает хныкать, она говорит: ты мне обещал. Ты обещал, что не притронешься ко мне. Ты обещал, что будешь осторожен. Мы ведь хотели поесть, поболтать и погулять вместе. У меня есть любимый парень. Просто у меня слабость, я не могу сопротивляться. Если кто-то до меня дотрагивается, то я поддаюсь. Это может быть кто угодно. По-моему, у меня просто болезнь.

Янне говорит:

— Я уезжаю, а ты исчезни. Ничего не было.

А ничего и не было. Мы это забудем, выбросим из головы.

24

Я просыпаюсь у камня, я даже не знаю, сколько часов я проспал в такой позе, то ли полулежа, то ли полусидя. Солнце близится к закату, время уже послеобеденное.

Я отправлюсь обратно к Дале, мне хочется пересечь фиорд на пароме и доехать из Дале в Эйкенес. А дальше пойду пешком, вдоль шоссе к Аскволлу, к морю.

Старый почтовый тракт между Бергеном и Трондхеймом частично отреставрировали, теперь между Флекке и Дале висят дорожные знаки. Кстати, эта дорога не доставляет мне никакой радости, я ни разу не вспомнил ни этот поход, ни пейзаж, ни усадьбы ни цветы, ни деревья, ни горы, я вообще ни на что не обращал внимания.

Я шел и думал только о Янне.

Вернувшись в Дале, я звоню другу. Он живет в Фёрде. У него на примете есть хижина на Фуре, куда мы обычно выбираемся, чтобы почитать и немного отдохнуть.

Он собирается встретить меня в Аскволле, вечером в пабе. Я сажусь на паром, который доставит меня из Дале в Эйкенес. Потом автостопом я доезжаю до Хольмедаля, и водитель советует мне следовать старой дорогой и вдоль фиорда дойти до городков Вик и Вордаль, это прекрасная прогулка, говорит он и жмет на газ.

Конечно, это прекрасная прогулка. Но от асфальта у меня ноги сбились в кровь. Каждый шаг причиняет мне боль, все горит, когда я хожу. И я не могу думать ни о чем другом, только о том, как мне больно ходить. Хорошо бы — сесть или улечься в траву и отдохнуть. Вытянуть ноги: они пульсируют как сердце, плывут по воздуху, не хотят останавливаться: а я как биоробот, как машина для ходьбы, ноги уже передвигаются сами по себе.

Довольно долго я лежу в тени. Меняю пластыри и носки и шагаю дальше по шоссе. Ноги кровоточат. Через некоторое время боль становится привычной. Я хожу как раненый зверь, хромаю и подпрыгиваю, ковыляю и останавливаюсь. Но в конце концов боль всего лишь напоминает мне, что я передвигаюсь только за свой счет и что за это нужно как-то платить.

Уже в центре Аскволла я перевожу дух, я благодарен судьбе за каждый метр песка и травы, я шагаю по набережной, наклоняюсь к берегу и окунаю лицо в соленую волну. Я безмерно счастлив: наконец-то я на месте.

Пансионат расположен на набережной. На первом этаже есть паб. Длинная барная стойка, с двумя или тремя кранами, они блестят, отражая свет солнца и ламп. Начинает темнеть. Неплохо бы чего-нибудь выпить. Я сажусь за столик у окна, смотрю на посетителей, мужчин и женщин, на стариков и молодежь. В глубине находится бильярдный стол. Из динамиков доносится музыка, осталось только вытащить дневник — и пожалуйста, пиши сколько хочешь, а заодно можно и пропустить стаканчик.