Идеи, Книга Le Grand - [21]

И когда она сказала: "Так бывает в смерти"... но нет, я не хочу рассказывать сегодня эту историю, она слишком растянулась бы; мне пришлось бы сперва поговорить о хромой сороке, которая ковыляла по Дворцовой площади и которой было триста лет от роду, а от таких вещей не мудрено впасть в меланхолию. Мне захотелось вдруг занять вас иной историей, она гораздо занятней и будет здесь вполне уместна, -- ведь о ней-то, собственно, и должна была повествовать эта книга. ГЛАВА XVIII

Душой рыцаря владели ночь и скорбь. Кинжалы клеветы больно ранили его, и когда он брел по площади Святого Марка, сердце его, казалось ему, готово было разбиться и истечь кровью. Ноги его подгибались от

________________________

1 "Систему природы".

157

усталости, -- как благородную дичь, травили его целый день, а день был летний и жаркий, -- пот стекал с его лба, и когда он опустился в гондолу, глубокий вздох вырвался у него. Не думая ни о чем, сидел он в черной кабине гондолы, и, плавно качая, несли его бездумные волны давно знакомым путем прямо в Бренту, а когда он остановился у давно знакомого дворца, ему сказали, что синьора Лаура в саду.

Она стояла, прислонясь к статуе Лаокоона, подле куста красных роз в конце террасы, недалеко от плакучих ив, которые печально склоняются над струящейся мимо рекой. Улыбаясь, стояла она -- хрупкий образ любви, овеянный ароматом роз. Он же пробудился от мрачного сна и весь вдруг растворился в нежности и страсти. "Синьора Лаура,-- произнес он,-- я несчастен и подавлен злобой, нуждой и обманом..." Он запнулся на миг и пролепетал: "Но я люблю вас!" Радостная слеза блеснула в его глазах. С увлажненными глазами и пылающими губами вскричал он: "Будь моей, дитя, люби меня!"

Темный покров тайны лежит на этом часе, ни один смертный не знает, что ответила синьора Лаура, и если спросить ее ангела-хранителя на небесах, он закроет лицо, вздохнет и промолчит.

Долго еще стоял рыцарь один подле статуи Лаокоона, черты его тоже были искажены страданьем и мертвенно-бледны, бессознательно обрывал он лепестки роз на кусте, ломал и мял молодые бутоны, -- куст этот не цвел с тех пор никогда, -- вдали рыдал безумный соловей, плакучие ивы шептались тревожно, глухо рокотали прохладные волны Бренты, ночь засияла месяцем и звездами, -прекрасная звезда, прекраснейшая из всех, упала с небес. ГЛАВА XIX

Vous pleurez, madame?1

О, пусть глаза, льющие сейчас столь прекрасные слезы, долго еще озаряют мир своими лучами, и пусть теплая родная рука прикроет их в далекий час кончины!

_________________________

1 Вы плачете, мадам? (фр.)

158

Мягкая подушка может служить отрадой в смертный час, пусть будет она вам дана. И когда прекрасная усталая голова поникнет на нее и черные локоны рассыплются по бледнеющему лицу, -- о, пусть тогда господь воздаст вам за слезы, пролитые надо мной! -- ведь рыцарь тот, которого вы оплакивали, я сам. Я сам -- тот странствующий рыцарь любви, рыцарь упавшей звезды.

Vous pleurez, madame?

О, мне знакомы эти слезы! К чему притворяться дольше? Ведь вы, madame, и есть та прекрасная женщина, которая еще в Годесберге проливала ласковые слезы, когда я рассказывал печальную сказку моей жизни, -- как перлы по розам, катились прекрасные капли по прекрасным щекам, -- пес молчал, замер вечерний звон в Кенигсвинтере, Рейн рокотал все тише, ночь набросила на землю свой черный плащ, а я сидел у ваших ног, madame, и смотрел вверх, на усеянное звездами небо. Сначала я принял и ваши глаза за две звезды, -- но как можно спутать такие прекрасные глаза со звездами? Эти холодные небесные светила не умеют плакать над несчастьем человека, который так несчастлив, что сам не может больше плакать.

У меня были еще особые причины без ошибки узнать эти глаза,--в этих глазах жила душа маленькой Вероники.

Я высчитал, madame, что вы родились в тот самый день, как умерла маленькая Вероника. Иоганна из Андернаха предсказала мне, что в Годесберге я вновь найду маленькую Веронику,-- и я тотчас узнал вас. Вы неудачно надумали, madame, умереть именно тогда, когда только начались самые веселые игры. С того дня, как благочестивая Урсула сказала мне: "Так бывает в смерти", -- я стал одиноко и задумчиво бродить по обширной картинной галерее, но картины уже не нравились мне, как прежде, они словно вдруг поблекли, одна лишь сохранила яркость красок. Вы знаете, madame, о какой из них я говорю.

Она изображала султана и султаншу Дели.

Помните, madame, как мы часами простаивали перед ней, а благочестивая Урсула загадочно усмехалась, когда посетители замечали большое сходство между нашими лицами и лицами на картине? Madame, я нахожу, что вы

159

очень удачно изображены на той картине; даже трудно понять, как художнику удалось передать все так верно, вплоть до наряда, который вы тогда носили. Говорят, он был помешан и видел ваш образ во сне. А не может ли быть, что душа его скрывалась в том большом священном павиане, который тогда состоял при вас жокеем? В этом случае он не мог не помнить о серебристом покрывале, которое он сам однажды испортил, залив его красным вином. Я рад был, что вы перестали носить его, оно не особенно шло к вам; да и вообще европейское платье более к лицу женщинам, нежели индийское. Правда, красивые женщины красивы в любом наряде. Вы помните, madame, как один галантный брамин, -- он был похож на Ганешу, бога со слоновым хоботом, едущего верхом на мыши,--сказал вам как-то комплимент, что божественная Манека, нисходя из золотого дворца Индры к царственному подвижнику Висвамитре, без сомнения, не была красивее вас, madame!