Идеальная няня - [44]

Он предпочитал сдавать жилье женщинам: они аккуратнее и реже устраивают скандалы. Особенно он привечал студенток, матерей-одиночек и разведенок. Только не старух! Эти въезжают, а потом не платят, и ничего с ними не сделаешь – закон на их стороне. Так у него и появилась Луиза – со своей печальной улыбкой, белокурыми волосами и потерянным взглядом. Ее рекомендовала прежняя жиличка Ализара, медсестра из больницы Анри-Мондор, которая всегда вовремя вносила арендную плату.

Проклятая сентиментальность! У этой Луизы на всем свете не было ни души. Бездетная, мужа схоронила. Она стояла перед ним с пачкой денег в руке, в блузке с круглым отложным воротничком, и он подумал, что она хорошенькая. Она смотрела на него полным благодарности взглядом. «Я очень долго болела», – прошептала она, и его охватило жгучее желание забросать ее вопросами, узнать, что она делала после смерти мужа, откуда она приехала, чем именно болела. Но не успел он открыть рот, как она добавила:

– Я только что нашла работу, в Париже, в очень хорошей семье.

На этом их разговор завершился.

* * *

Сейчас Бертрану Ализару не терпелось избавиться от этой молчаливой и неряшливой жилички. Больше он не даст себя обмануть. Ему осточертели ее извинения, ее обтекаемые ответы, вечные задержки с оплатой. Почему-то при виде Луизы у него по спине пробегал холодок. Что-то в ней вызывало у него отвращение: то ли эта загадочная улыбка, то ли слишком яркий макияж, то ли ее манера смотреть на него сверху вниз, не разжимая губ. Она ни разу не ответила ни на одну его улыбку. Ни разу не заметила, что на нем новый пиджак или что он причесал свою редкую рыжую шевелюру с новым пробором.

Ализар подошел к раковине, вымыл руки и заявил:

– Я приду через неделю, принесу материал для ремонта и приведу рабочего. Попрошу вас к этому времени собрать свои вещички.

* * *

Луиза водила детей гулять. Они долгие часы проводили в парке, где деревья были аккуратно подстрижены, а на зеленеющих лужайках валялись студенты. Вокруг качелей собиралась детвора, радуясь встрече, даже если большинство были между собой незнакомы. Они с восторгом обступали девочку с новой, только что подаренной игрушкой – коляской, в которую она усадила свою куклу.

Луиза за все это время обзавелась всего одной подругой. Кроме Вафы она не разговаривала ни с кем. Вежливая улыбка, легкий взмах руки – вот и все, что она себе позволяла. Когда она только появилась в сквере, остальные няньки отнеслись к ней настороженно. Луиза походила на дуэнью, или экономку, или гувернантку-англичанку. Остальные женщины находили ее высокомерной и считали, что она корчит из себя гранд-даму. Действительно, она брала на себя смелость поучать их, если, например, замечала, что какая-нибудь из ее коллег, переходя улицу, не отрывает от уха телефона – вместо того, чтобы держать за руку ребенка. Случалось даже, что она ругала чужих детей, которые, пользуясь невнимательностью няньки, отнимали у других игрушки или лезли на горку с риском сломать себе шею.

Шли месяцы, и няни, проводившие на этих скамейках несчетные часы, волей-неволей перезнакомились, как знакомятся сотрудники любого учреждения – если не считать, что их «офис» располагался под открытым небом. Они встречались каждый день – после детского сада, в супермаркете, в приемной у детского врача или у карусели на площади. Луиза запомнила, как некоторых зовут и откуда они приехали. Она знала, кто в каком доме работает, чем зарабатывают на жизнь их хозяева. Сидя под начавшим распускаться кустом шиповника, Луиза слушала бесконечные телефонные разговоры, которые вели эти женщины, одновременно грызя шоколадное печенье.

Вокруг горки и песочницы звучали слова на бауле и дьюла, на арабском и хинди, ласковые прозвища на филиппинском и на русском. Языки всех народов мира смешивались в этом детском вавилоне, и дети приносили их крупицы домой, к полному восторгу родителей, требовавших повторять их снова и снова. «Он говорит по-арабски, серьезно, ты только послушай!» Пройдет несколько лет, и дети забудут не только эти словечки, но даже лицо и голос няни, и вскоре уже никто в семье не сможет вспомнить, как будет «мама» на лингала или как называлось то экзотическое блюдо, которое она им готовила. «Как, она говорила, называется то мясное рагу, не помнишь?»

Вокруг детей, похожих друг на друга, часто одетых в одинаковые комбинезоны, купленные в одной и той же лавке, так что матери на всякий случай писали на ярлычках их имена, постоянно вился рой самых разных женщин. Здесь были девушки, укутанные в черное, которым приходилось быть еще более внимательными, терпеливыми и аккуратными, чем остальным. Были женщины, каждую неделю менявшие парики. Были филиппинки, по-английски просившие детей не прыгать по лужам. Были «ветеранши», проработавшие в районе много лет и общавшиеся на «ты» с директрисой детского сада – порой встречая на улице подростков, с которыми когда-то сидели, они убеждали себя, что бывшие питомцы их, конечно же, узнали, а не поздоровались исключительно из-за стеснительности. Время от времени здесь появлялись новенькие, но через пару месяцев исчезали, ни с кем не попрощавшись и оставив за собой шлейф слухов и подозрений.