Идеальная няня - [37]

Уже в кровати, лежа лицом в подушку, он задирал пижамную куртку, показывая Луизе, что ждет, когда она его погладит. Она проводила по его спине кончиками ногтей, отчего кожа у него словно оживала, по телу пробегала дрожь, и он засыпал умиротворенный, но с легким чувством стыда, смутно догадываясь о природе возбуждения, вызванного прикосновением пальцев няни.

По дороге в детский сад Эктор крепко-крепко держал няню за руку. Чем старше он становился, чем крупнее становилась его ладонь, тем больше он боялся ненароком сломать ее хрупкую, как фарфор, кисть. Пальчики няни хрустели в руке Эктора, и порой мальчику казалось, что это он переводит Луизу через улицу.

Луиза никогда не была с ним строга, о нет. Он не помнил, чтобы она когда-нибудь сердилась. И никогда не поднимала на него руку – в этом он был абсолютно уверен. Но вообще, несмотря на то, что они провели рядом много лет, у него сохранились весьма расплывчатые воспоминания о Луизе. Ее черты представлялись ему в какой-то дымке, и он сомневался, что узнает ее, столкнись они случайно на улице. Зато он не забыл ее мягкую и нежную щеку; аромат ее пудры, которую она наносила утром и вечером; тонкий нейлон колготок, к которым он прижимался лицом; ее странная манера целовать его, иногда прикусывая, чтобы подчеркнуть внезапность приступа своей любви и желание завладеть им целиком и полностью. Эти вещи он помнил хорошо.

Кроме того, он не забыл ее восхитительную выпечку. Забирая его из детского сада, она приносила ему пирожные и искренне радовалась, видя, как он на них набрасывается. Вкус ее томатного соуса, ее перченые стейки с кровью, ее грибной суп-пюре – вот что по-прежнему всплывало у него в памяти. Мифы, связанные с детством, с теми временами, когда он еще не знал, что такое разогретые в микроволновке полуфабрикаты, проглоченные перед экраном компьютера.

Еще он помнил – или думал, что помнит, – что она была с ним бесконечно терпелива. Родителям редко удавалось уложить его спать без скандала. У его матери, Анны Рувье, руки опускались: Эктор плакал, умолял оставить открытой дверь, требовал рассказать ему еще одну сказку, просил попить, уверял, что только что видел монстра, настаивал, что хочет есть.

«Я тоже боюсь засыпать», – призналась ему Луиза. Она не смеялась над его страхами и могла часами поглаживать ему своими длинными пальцами, от которых пахло розами, виски, пока он не погружался в сон. Она уговорила его мать оставлять в детской комнате зажженную лампу. «Зачем пугать его понапрасну?»

Да, ее уход стал для него ударом. Он скучал по ней и люто возненавидел сменившую ее девушку-студентку, которая забирала его из школы, говорила с ним по-английски и, как выражалась его мать, «способствовала его интеллектуальному развитию». Он злился на Луизу за то, что она его бросила, что не сдержала данных ему пламенных обещаний, хотя клялась, что всегда будет его любить, что он – единственный на свете и у нее никогда не будет другого. А потом настал день, когда она просто исчезла, и Эктор не посмел даже спросить, куда она подевалась. Он не сумел оплакать эту покинувшую его женщину, потому что в свои восемь лет интуитивно чувствовал, что его любовь к ней нелепа, что над ним будут потешаться, что даже те, кто его пожалеет, скорее всего, ничего не поймут.

* * *

Эктор опустил голову и замолчал. Мать, сидевшая рядом с ним на стуле, положила руку ему на плечо. «Все хорошо, мой милый», – сказала она. Но Анна не могла преодолеть нервозность. Под взглядами беседовавших с ней полицейских она испытала приступ вины. Ее так и подмывало признаться хоть в чем-нибудь; она не сомневалась, что совершила что-то нехорошее и сейчас ее за это накажут. Она всю жизнь чувствовала себя без вины виноватой. Ни разу не прошла таможню, не взмокнув от страха. Однажды ей предложили сдать алкотест: она была беременная и абсолютно трезвая, но внутренне приготовилась к тому, что ее арестуют.

Капитан полиции – красивая женщина с густыми темными волосами, забранными в хвост, – сидела за столом напротив них. Она спросила у Анны, как она познакомилась с Луизой и почему решила пригласить ее няней к своим детям. Анна отвечала спокойно. Она искренне хотела удовлетворить интерес полицейских, направить их по верному пути, но главное – узнать, в чем же обвиняют Луизу.

Луизу порекомендовала ей подруга. Дала ей превосходную характеристику. Впрочем, и сама Анна была очень довольна няней.

– Вы уже могли убедиться, что Эктор был очень к ней привязан.

Женщина-капитан улыбнулась парнишке. Потом взяла со стола папку, открыла ее и спросила:

– Вы помните звонок мадам Массе? Это было чуть больше года назад, в январе.

– Мадам Массе?

– Да, попытайтесь припомнить. Луиза назвала вас в качестве рекомендателя, и Мириам Массе хотела узнать, что вы о ней думаете.

– Да, конечно, помню. Я сказала, что Луиза – исключительно хорошая няня.

* * *

Они уже два часа сидели в этой холодной комнате, где глазу было не за что зацепиться. Ни одной лишней вещи на столе, ни одной посторонней фотографии. Голые стены – ни плакатов, ни объявлений «Разыскивается…». Несколько раз женщина-капитан останавливалась посередине фразы и, извинившись, выходила из кабинета. Анна с сыном видели через стекло в стене, что она звонит по мобильному, шепчет что-то на ухо коллеге, пьет кофе. Им не хотелось разговаривать друг с другом, даже чтобы отвлечься. Они сидели рядом, но не смотрели друг на друга, словно забыли, что они здесь вместе. Время от времени тот или другая испускали тяжкий вздох или вставали, чтобы обойти вокруг стула. Эктор уставился в телефон. Анна мяла в руках черную кожаную сумку. Обоим изрядно надоело торчать здесь, но воспитание и страх не позволяли им обнаружить перед полицейскими малейший признак недовольства. Уставшие и покорные, они терпеливо ждали, когда их, наконец, отпустят.