Идеализм-2005 - [33]

Шрифт
Интервал

Справедливости ради скажу, что Московское отделение НБП привлекало и субъектов совершенно иной породы. Сомнительные художники, сторонники конспирологических теорий, квасные патриоты — такой сброд тоже попадался. Подходы к ним искались разные. Некоторые звеньевые пытались их перевоспитывать, другие просто пополняли бригадные кассы и счета для политзаключенных средствами этих личностей, если средства имелись. Но московский исполком был един во мнении: доверять таким деятелям нельзя ни в коем случае.

Гэрри Пауэлл — Анатолий Тишин

Мы шли вдоль проспекта. Рома, Лена и я. Справа в темноте угадывались темные очертания хрущевок. Впереди светлел вход в метро «Кузьминки». Рядом с переходом пили пиво пожилые гопы. Было часов одиннадцать вечера.

Дул сильный, холодный ветер, и мы шли, немного пригибаясь, кутаясь в куртки.

— Тут, — Рома открыл стеклянную дверь мрачной забегаловки. Синей светящейся гирляндой над входом было выведено «Кафетерий».

— Мы здесь разве стрелу назначали? — уточнила Лена.

— Да, Елена Васильевна.

— К дому как-то близко, Андреич. Как бы…

— «Хвостов» вроде не было…

— Все равно…

В забегаловке за столами стояли (именно стояли, это были высокие стоячие столы) конченые совсем типы в пуховиках и кожаных куртках, лили водку из пластиковых стаканчиков. Из колонок играла российская эстрада.

— Н-да, — оглянулась Лена.

— Народ, — Рома улыбнулся, — наш народ, Елена Васильевна. Только вот почему нацболов нет никого?

— Ладно, ждем. Пойду чаю какого-нибудь возьму, если стрела тут…

— Леха, я Елене Васильевне помогу, а ты тут оставайся, а то сограждане единственный свободный стол займут.

— Ага, понял.

Я снял шапку. Длинных кудрей под ней не было. После нравоучений Чугуна «Леха, когда ты уже пострижешься», я все-таки постригся. Точнее, побрился. Ольга Ф. старательно побрила станком.

Рома и Лена вернулись с тремя стаканчиками чая.

— Не пришел никто? — спросил командир Московского отделения.

— Нет.

— Нацболы, блин, расслабились чего-то.

— Да, должны быть уже тут по времени.

Слух внезапно отчетливо различил слова очередной песни: «…как упоительны в России вечера». За соседним столом два бухих нищеброда в грязных пуховиках решили подпеть: «…и вальсы Шуберта, и хруст французской булки». От бичей шел тошнотворный запах.

— …Рома, что это, блин, такое? — я кивнул на соседей.

— Все патроны из «удара» бы расстрелять, выйти и дверь за собой закрыть… — улыбался он.

— Ага…

Тут в «Кафетерий» вбежала светловолосая Ольга К. На ней была зеленая зимняя бундесверовка Чугуна.

— Здорово! — выдохнула она. — Кирилл, Назир, Паша и Женя через пять минут подойдут. У Назира и Паши в общаге ремонт какой-то или что-то. Поэтому задерживаются.

— Хорошо, — Рома поправил на носу очки, — ждем.

Потом он полез в рюкзак и достал книгу, положил ее на стол.

— Ольга, ты читала?

— Что это?

— Книга, блин. На стрелу нацболы все равно опаздывают, хоть о литературе хорошей время есть поговорить…

Я посмотрел на стол. На желтой обложке книги был изображен воин в колпаке Ку-клукс-клана, с голубоглазым ребенком на руках. За плечами какая-то фантастическая штурмовая винтовка, через плечо — патронная лента.

— …Вот что надо читать, — сказал убедительно Рома.

— «Дневник Тернера»! Я читал.

— Леха, что ты читал, я не сомневаюсь. Ольга, советую, очень крутая книга, все как надо…

— Да, настоящее революционное мировоззрение, сожженные мосты, бескомпромиссность… — добавил я.

— Все правильно, Леха!

В «Дневнике Тернера» мое внимание особенно привлек один эпизод, отлично показывающий основную дилемму любой радикальной организации.

Главный герой, Эрл Тернер, рассказывает об убийстве его товарищами «руководителя Ячейки 5» Гэрри Пауэлла. Пауэлл отказался следовать решению Организации — уничтожить двух высокопоставленных священнослужителей. Этот локальный руководитель был вообще против террора, он считал, что борется за реформирование существующей системы в нужном направлении. Ну, там, сократить налоги, справиться с преступностью, одним словом, сделать спокойнее жизнь обычного гражданина.

«Оказывается, он считал, что целью Организации было вынудить Систему провести определенные реформы, тогда как на самом деле мы все стремимся разрушить Систему, стереть ее с лица земли и построить на ее месте что-то совершенно другое, ничем на нее не похожее», — так комментирует Эрл Тернер противоречия между идеями революционеров и ходом мыслей Пауэлла.

Этого ренегата в итоге застрелили и закопали в десяти километрах от Вашингтона.

Но в реальной жизни таких Пауэллов намного больше, чем на страницах «Дневника». И часто именно они побеждают, к сожалению.

Как Ольга обещала, через пять минут подтянулись остальные. Первым в мрачную забегаловку вошел Чугун, он осмотрелся, недовольно поморщился. Потом Паша, у него через плечо висела его рабочая сумка. На Назире было кашемировое пальто, и он улыбался чему-то. Улыбался и Женя К. В своем черном кожане и кепке типа «аэродром» он лучше всех вписывался в обстановку.

— Привет, Рома, Лена! Здорово, Леха! — сказал он, подойдя к столу. — Злачное вы место выбрали, ничего не скажешь.

— Какое есть, Женя, — ответила Лена.


Рекомендуем почитать
Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Нездешний вечер

Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.