Идеалист - [58]

— Ты знаешь, мама, я испытываю стыд, когда думаю о венгерских событиях. Неужели у нас не нашлось никаких аргументов, кроме грубой силы, чтобы переубедить их, если они заблуждались? Раньше я испытывал гордость за отца, а теперь думаю, что он был, видимо, таким же ограниченным догматиком, как многие — эдаким нерассуждающим военным…

— Он был профессиональным военным и коммунистом, и кому другому, а тебе стыдиться нечего. Он, конечно, был строг, но ты должен благодарить его за то, что он воспитывал в тебе дисциплину, чистоплотность и любовь к порядку.

— Н-да, я помню, как он муштровал меня… — сказал задумчиво Илья и неожиданно добавил: — сейчас была бы проблема «отцов и детей»…

Глава XXI

Гости, разумеется, опаздывали. На этот счет существовала негласная договоренность: вы приглашаете на восемь, мы придем к девяти — все равно ведь вы к восьми не управитесь. Илья, в рубашке с галстуком и, по-домашнему, без пиджака, принимал на себя первые эмоции, восклицания, пальто, шубы, сапоги, шапки, сумки, коробки и бутылки шампанского. Первые — они же самые сердобольные — отправлялись на кухню предлагать свои услуги хозяйке, которая в это самое мгновение восклицала: «Боже, гости! А у меня еще ничего не готово!». В числе последних приехали Дроновы: простоватый с виду архитектор, его миниатюрная черноволосая жена и огромноглазая, с детски округлым лицом, дочь их — студентка консерватории. Илья их не знал, а между тем, именно с ними были связаны некоторые тайные надежды Елены Павловны. Поэтому, сбросив передник, она сама вышла их встречать.

— Так вот он, старший Снегин, — улыбаясь, говорила Аурика Мирчевна, отдавая Илье каракулевую шубку, — и вовсе он не заморенный, на спортсмена похож…

— Это признаки вырождения философии, — смеясь ответил Илья, сразу же почувствовав расположение к еще молодой женщине со странным именем.

Зато с Дроновым он очень скоро столкнулся на почве архитектуры. Начался спор с вполне невинного вопроса. Зачем, спрашивал молодой философ, надо было ломать красивое четырехэтажное здание с богиней Никой в нише второго этажа и строить вместо него пятиэтажную казарму. Архитектор отвечал, что в городе есть еще одно такое здание: А таких бараков, вспылил Илья, понастроили уже тысячи. Однако, заметил архитектор, вы вряд ли променяете свой барак на коммунальную квартиру с высокими потолками…

Неизвестно, чем закончился бы этот спор, если бы их не позвали к столу. Задиристый молодой человек, впрочем, понравился Дронову, и позже — во время «всеобщего разброда и шатаний», уже в 1968 году — он вполне примирительно и толково, несмотря на затрудненную речь, доказал ему, что строить высотные здания нам нет никакого резона — пока построишь его, сколько жилья будет простаивать, за это время десяток пятиэтажных заселить можно. Земля, слава Богу, ничего не стоит. Снегин и тут пытался возражать, говоря об эстетике и растянутой безликости городов, но архитектор только улыбался и уговаривал с ним выпить, нисколько не сомневаясь, что молодой философ возражает из упрямства.

За столом по левую руку от Ильи оказалась Маша Дронова, по правую — занятная старушка, которая «знала его еще в-о-т таким», не имела права ни есть, ни пить, но «плевать хотела на всех врачей-дураков». Он принялся помогать ей сводить счеты с диетой и так увлекся, что на время совсем забыл о своей милой соседке слева. Маша, с ее тугой черной косой и невероятно тонкой талией, показалась ему чересчур застенчивой провинциалочкой, и он сразу принял с ней шутливо-покровительственный тон.

— Хочу предложить вам вот этот паштет, но заранее предупредить, — серьезно говорил он.

— О чем?

— Человек, однажды попробовавший его, уже не может остановиться.

— Ну и что? — спрашивала она со сдерживаемой улыбкой.

— Как что! Разве вы не знаете? — он заговорщически наклонился к ней и доверительно зашептал. — Посмотрите на мою маму. До сорока лет она была стройной, изящной женщиной, пока не эта злополучная страсть…

— А я все-таки попробую, — смеялась Маша, — ваша мама такая чудесная!

— Что ж, дело ваше, — вздохнул он, — только, когда будете менять скрипку на виолончель, вспомните, что я предупреждал вас.

Было тесно, изобильно и шумно. Произносили немудреные тосты, предлагали грибочки, рыбку, помидорчики, просили передать горчицу и хрен, советовали запасаться хлебом, так как хлебные тарелки не помещались на столе, подливали вино, коньяк и водку, хвалили заливное, восхищались кроликом, хлопали шампанским и заливали им холодец… Безраздельно господствовали «старики». Они шумно подымались, просили тишины, требовали, чтобы у всех было налито и после долгой подготовки произносили тост за здоровье хозяйки, затем начиналось чоканье… наконец, стыдили всех, кто не допил, и на время сосредотачивались на закусках…

Настал момент, когда кто-то из них затянул «На позиции девушка провожала бойца…» Тогда молодежь, снисходительная и сдержанная, начала потихоньку собираться в другой комнате возле радиолы. Столичные новинки Ильи вызывали любопытство, но начать танцы никто не решался. Однако и «старички» еще не созрели для смачного пения, поэтому хор их быстро выродился в женский дуэт, а затем и вовсе умер вместе с ямщиком. Они перешли в комнату к молодежи и заполонили ее своими телами и темпераментом.