Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - [49]

Алексий вышел вперед. Отец Иннокентий так и не нашелся ничего сказать ему.

Отцовский приход оказался уже занят, в квартире его жила толпа каких-то пьяных пролетариев. Да он и сам не хотел теперь оставаться в Питере. Этот город - "колыбель революции" охваченный безумием, загаженный быдлом, стал ему чужим, почти ненавистным. Он вернулся в Вельяминово с ясным чувством того, что жизнь его отныне не принадлежит ему, но подчинена единственной цели - борьбе с антихристом.

И все, что мог, он делал для этой борьбы. В проповедях, на приходских собраниях обличал сатанинскую власть, в тайных беседах призывал прихожан к неповиновению, к помощи белым армиям. Тогда еще казалось, что зверь не продержится долго. Наступали Деникин, Колчак, Врангель. Да и сами большевики бессмысленными расстрелами, бессовестным грабежом крестьян, кощунственными изуверствами, вроде вскрытия святых мощей - как будто делали все, чтобы озлобить народ, вызвать сопротивление. Но воистину дьявол помогал им, и все, что ни творили они безумного, каким-то непостижимым образом обращалось только на пользу их. И, казалось, силы их постоянно множились.

Открытой борьбою своей отец Иннокентий достиг лишь того, что осенью девятнадцатого угодил в ЧК. И вторично едва не был расстрелян. Спасло его тогда Божье чудо, отчасти заступничество прихожан, а более всего - неожиданное изменение позиции Патриарха.

Его вызвали тогда из камеры, и он уверен был, что ведут его на расстрел. Но его привели в кабинет к начальнику Зольской уездной ЧК - двадцатилетнему очкастому подростку по фамилии Бундель, и тот зачитал ему послание Тихона к архипастырям Русской Православной Церкви, в котором призывал Патриарх к уклонению от участия в политических выступлениях, к невмешательству в дела гражданских властей, к повиновению "всякому человеческому начальству".

Отец Иннокентий отказывался верить своим ушам.

- Шлепнуть вас труда мне не составляет, - покуривая папироску, сообщил ему Бундель. - Шлепну вас с большим удовольствием. Но в данный момент мне важнее контролировать настроения масс. Я предлагаю вам свободу взамен на добросовестную пропаганду среди верующих этого документа. Ну, разумеется, при условии, что и сами вы будете последовательно его придерживаться. Откажетесь - найдем вам замену. Лично меня вы интересуете только потому, что пользуетесь доверием у прихожан. Вас не обвинят в продажности.

Отец Иннокентий попросил у Бунделя ночь на размышление, и получил ее. Всю эту ночь он думал, думал, думал. В том, что неподкупно, беззаветно служил и служит Тихон России и Православию сомнений не было у него ни минуты. Но как же тогда может он называть человеческим это начальство - грабящее, убивающее, растлевающее души, уничтожающее беспощадно целую страну? Как можно Церкви повиноваться тем, кто открыто объявил себя врагами Веры? Что могло побудить Святителя к этому постыдному компромиссу с сатаной? Очевидно, что только одно осознание дальнейшей бесполезности открытой борьбы.

Конечно же, ему виднее происходящее в целом в стране. И, должно быть, раньше других сумел он разглядеть, что продолжение неравного боя способно привести только к полному разгрому Церкви. Два года уже не прекращалось повсеместное разорение храмов, убийства священнослужителей. Только из всем известных новомучениками пали митрополит Киевский Владимир - тот самый, первым возгласивший на Соборе имя нового Патриарха, архиепископы - Пермский Андроник, Воронежский Тихон, Тобольский Гермоген, Черниговский Василий, Астраханский Митрофан, Вяземский Макарий, Енотаевский Леонтий, Ревельский Платон. А кроме них десятки епископов, тысячи иереев, монахов и монахинь. Бывали случаи - бесы распинали их на Царских вратах, варили в котлах, душили епитрахилями, "причащали" расплавленным свинцом.

И чтобы примирился с ними Святейший Патриарх? Отпустил им грехи, призвал к повиновению? Да нет же, конечно же, нет! Но ведь не мог он написать в послании - будьте хитрее, братия, избегайте открытой брани. Колчак отступает, Деникин захлебнулся под Орлом и Воронежем - надежда на скорое свержение большевиков тает. Да, да, все ясно теперь становилось отцу Иннокентию. Погибнуть слишком легко. Сохранить Церковь, продолжить служение Господу и борьбу с сатаной - вот задача неимоверно труднейшая. Если бы не Патриаршая мудрость, он мог бы и сам уже быть расстрелян. И что в том было бы проку? Ну, нет! Так дешево он теперь не сдастся.

Утром отец Иннокентий принял условия Бунделя. Бундель, выслушав его, кивнул - словно бы и не сомневался.

- Мне, гражданин Смирнов, вот что всегда любопытно было, напоследок, задержав его уже у двери, сказал он вдруг, щурясь за стеклами очков. - Как вы, попы, после вечерней службы с попадьями своими в постели пихаетесь? То есть - в каких конкретно позах? Что при этом повизгиваете, часто ли креститесь? Есть ли, батюшка, на этот счет каноны в Православии?

Следующие два года оказались более спокойными. Благодаря новой позиции Патриарха большевики на время отступились от Церкви. Вернее сказать, отложили разбой до подходящего случая. Не прекратились, впрочем, вскрытия святых мощей. Но даже бессовестные судилища над пастырями, проходившие вослед глумлению над мощами, завершались неожиданно мягкими приговорами. В Новгороде епископа Хутынского Алексия и шестерых других духовных лиц приговорили к различным срокам, но ввиду близкой победы в гражданской войне амнистировали. В Москве председателя совета объединенных приходов Самарина и члена совета Кузнецова приговорили к расстрелу, но постановили "ввиду победоносного завершения борьбы с интервентами заменить смертную казнь заключением в концентрационный лагерь впредь до победы мирового пролетариата над мировым империализмом".