Ибн Баттута - [96]

Другой звездой первой величины в фесских научных кругах был поэт, историк и философ, бывший визирь гранадских эмиров Лисан ад-дин Ибн аль-Хатиб, последний из великих андалузцев, творчество которого пронизано апокалипсическими мотивами неизбежного заката арабо-испанской культуры.

Были и другие, не менее талантливые и именитые, чей блеск не выдержал проверку временем, померк, сошел на нет и сегодня уже неразличим под слоем архивной пыли. Иногда они сходились на диспуты, и тогда на пушистые дворцовые ковры, треща, осыпались искры накалившихся умственных страстей. Абу Инан любовался уникальной коллекцией интеллектов, как красавица любуется набором заморских благовоний, что выстроились рядами на ее туалетном столике. И если появлялся в Фесе или где-нибудь еще яркий мыслитель или поэт, к нему со всех ног спешили ученые эмиссары халифа, чтобы выяснить, каков он и чего стоит, и после представить о нем государю обстоятельный доклад.

В декабре 1349 года по дворцу разнеслись слухи, что в Фесе остановился некий шейх, похваляющийся тем, что объехал весь населенный мир и даже сподобился состоять на службе у индийского султана.

Летопись сообщает:

«И среди тех, кто прибыл к высоким вратам Феса и перешел по лужам стран к его вздымающемуся морю, был шейх, факих, путешествователь надежный, проехавший земли, пронизавший климаты вдоль и вширь, Абу Абдаллах Мухаммед, известный как Ибн Баттута, славный в странах Востока как Шамс ад-дин („Солнце веры“). Он обошел землю, поучаясь, и прошел по городам, испытуя; он исследовал разделения народов и углублялся в деяния арабов и иноземцев. Затем он водрузил посох скитаний в этой высокой столице».

Современники относились к рассказам Ибн Баттуты по-разному. Люди неискушенные готовы были слушать его часами; в самых интересных местах они со значением переглядывались, покачивали головами; вопросы задавали бесхитростно, робко, опасаясь прослыть невеждами, а если кто и проявлял дотошность, то на него сердито прицыкивали: не думай, мол, что умнее всех. С такими Ибн Баттуте было легко, он готов был сидеть с ними подолгу, переносясь в воспоминаниях то в священные города Аравии, то в Дели, то на Мальдивские острова. Странно, но именно здесь, на родине, окруженный родственниками и друзьями, он остро чувствовал ностальгию по далеким странам и городам и даже о своих злоключениях рассказывал с удовольствием, словно бы и не стоили они ему жестоких волнений и преждевременной седины.

Сложнее было с учеными мужами, которые, правда, охотно откликались на приглашения пришельца, стремившегося завести побольше полезных связей, но внимали повествованию недоверчиво, подозрительно и, принимая на веру самое, казалось бы, невероятное, непонятным образом пытались оспорить то, что было очевидным и простым. Возражая, они ссылались на мнение авторитетов, и как им было доказать, что великие историки и землепроходцы Птолемей, Масуди, Табари, наконец, автор непревзойденной карты мира Идриси тоже могли заблуждаться, а уж кое в чем были, мягко говоря, не вполне точны. Недоверчивость знатоков удручала Ибн Баттуту, но он стоял на своем, не теряя надежды, что рано или поздно повелитель правоверных заинтересуется им и пригласит в свой меджлис.

Вот что рассказал Йбн Халдун:

«Приехал в Мигриб один человек, известный под именем Ибн Баттуты. Он рассказывал об обстоятельствах своего путешествия, какие диковинки он видел в странах земли. Больше всего он рассказывал про государство владетеля Индии и приводил такие случаи, что слушатели дивились, вроде того, что, когда царь Индии отправляется в путешествие, он подсчитывает жителей своего города — мужчин, женщин и детей и назначает им пропитание на шесть месяцев, которое выдается из его пожалования. А когда он возвращается из путешествия, то въезжает в торжественный день. Все люди выходят на равнину перед городом, окружают его, а перед ним на этом параде ставят баллисты, которые кидают людям мешки с дирхемами и динарами, пока он не войдет в свой дворец. Он рассказывал подобные истории так, что люди стали поговаривать о его лживости. Я встретил в те дни визиря султана и беседовал с ним по этому поводу. Я высказал неодобрение рассказам этого человека, так как среди людей распространилось мнение о его лживости. Визирь мне сказал: „Остерегайся отрицать подобные обстоятельства о государствах, так как ты сам их не видал: ты окажешься, как сын визиря, который вырос в тюрьме. Было так, что султан заточил одного визиря, и он пробыл в тюрьме годы, воспитывая сына в этом заключении. Когда тот вырос и стал разумным, то спросил о мясе, которым питался. Отец сказал ему: 'Это мясо барана'. Тот спросил: 'А что такое баран?' Отец описал ему со всеми признаками и свойствами, а тот говорил: 'Отец, это, видишь ли, вроде крысы'. Тот отрицал и говорил: 'Где баран и где крыса!' Так же было и с мясом верблюда и коровы, так как он в своем заключении не видел других животных, кроме крыс, и думал, что все они из породы крыс“. Часто случается с людьми в сообщениях, что постигает соблазн добавить с намерением удивить. Пусть же человек владеет самим собой и различает природу возможного и недопустимого чистым разумом. То, что входит в пределы возможного, пускай он принимает, что выходит из них, отвергает».