Iassa - [26]

Так протянулась пара-тройка недель ожидания суда. Серёжа, к моей радости, стал интересоваться моими появлениями, мне даже показалось, что в его голосе зазвучали нотки сострадания, или просто мой слух это так интерпретировал.

Я приготовилась к самому худшему — к пожизненному заключению. Кажется, смертную казнь отменили. Честно говоря, когда я слушала периодически возникающие дискуссии, возникающие в прессе, они меня так не волновали, как сейчас. Разумеется, серийные маньяки должны быть расстреляны, и сопливая гуманность тут ни к чему. Почему-то, когда я рассуждала об этом абстрактно, во мне было много максимализма и суровой непреклонности.

А вообще, Россию испортили интеллигенты. Именно они, со своим гуманитарным душком, словесным недержанием и маниакальным самокопанием в духе классической литературы девятнадцатого века. Это толерантное отношение ко всему, эта пресловутая демократия (всегда хотелось увидеть этот «народ» в лицо, того, кому принадлежит власть) и привели к тому, что маньяки получают помилование, а «учителя», которые практически зомбируют людей на самоуничтожение, спокойно разгуливают на свободе, и никакие статьи Уголовного кодекса им не «пришить».

Нет, я ни в коем случае не оправдывала своего сына… В тот момент я была готова ко всему, и молила Господа о том, чтобы, несмотря на заслуженное наказание, оно было не столь суровым.

Любой матери жаль своё дитя, пусть и кругом виноватое. Вот такие у меня были мысли, очень похожие на мысли о смирении и покаянии. Вне работы я ничего не читала, кроме молитв, ни с кем не общалась, кроме как по работе, и так прошел почти месяц пребывания Серёжи в КПЗ.

Глава 14

Зарубин был краток. Серёжа пытался остановить сердце путем каких-то специальных дыхательных упражнений.

— Серёжа сейчас в медпункте. Охранник обратил внимание, что он не поворачивается во сне, а лежит в одной позе. Окликнул его. Он и раньше видел, как Ваш сын лежал неподвижно, но с открытыми глазами, видимо, медитировал, но это всегда происходило в пределах часа. Ночью он обычно беспокойно ворочался. А тут лежал совершенно неподвижно. Понятное дело, что кричать ему пришлось минут пять. Вызвал дежурную медсестру, та пульс не смогла нащупать, и удары сердца очень слабые, всего тридцать пять ударов в минуту. В общем, повозились с ним врачи, скажите им спасибо.

Накануне к нему приходила Галицкая и передала записку, содержание которой охранник счел невинным. Что было в записке, спросила я, прикуривая сигарету.

Мне хотелось бежать из этого серого кабинета, чтобы убедиться, что Серёжа живой. «Iassa», — коротко и ясно было написано на голубом клочке бумаги, который он протянул. Какие же вы тут все идиоты, закричала я, не ожидая от себя такого срыва. Это же имя того божества, которому они там все поклоняются. Неужели вы ничего не поняли, неужели не поняли, что Галицкая — вот кто истинный преступник. Серёжа просто орудие убийства, а сейчас, Галицкая, вероятно, просто пытается замести следы, поэтому и дает ему сигнал. Это кровожадное божество, горячо говорила я, скорее всего, девочку Серёжа утопил из каких-то религиозных побуждений, основанных на древних языческих верованиях.

Тут мой язык совершенно развязался, и я выложила Зарубину почти все, что знала об «учении» Галицкой. Зарубин слушал внимательно, при этом его ручка беспрерывно делала пометки на листке. Все бы слушали так внимательно. Я прекрасно поняла, что он просто «подстроился» под меня, в интересах своего, следовательского, интереса, но, видимо, мне настолько надоело обдумывать каждую фразу, что «Остапа понесло» бесповоротно.

— Наталья Владимировна, Вы давно видели Антона?

— Э… В общем, давно. Это имеет отношение к делу?

— Вы это сами прекрасно знаете, что имеет. Скрывать совершенно бессмысленно. Мы знаем, что он Вам помогал. Иначе откуда бы Вы получили такие интересные сведения?

Зарубин глядел на меня слегка насмешливо, но злорадства я не ощутила.

— Да, Антон мне помогал. Он уехал. Звал с собой. Но я не декабристка.

— А что, он отправился «во глубину сибирских руд»?

Да, ты хочешь много знать, мальчик, очень много знать. Увы, это не киножурнал с аналогичным названием. Знание русской классики, конечно, поднимает тебя в моих глазах. В пределах школьной программы ты зарекомендовал себя хорошо, посмотрим, как дальше дело пойдет, но Антона я так просто не сдам.

— Это я образно говорю, вектор своего отбытия он не обозначил.

— Хорошо.

— Когда я смогу увидеть Серёжу?

— Не очень скоро, к сожалению.

— Когда предъявите обвинение?

— Делаю все, что в моих силах. Ещё не все детали ясны. Кстати, Серёжа оставил предсмертное письмо, даю Вам копию.

С письмом в руках я вышла из кабинета.

«Меня зовут Сергей, мне двадцать лет. Так мало и так много. То, что я пережил за последние полгода, все события, которые случились со мной, возможно, и уравновесили что-то не только в моей судьбе, но и в мире. Раскаиваюсь ли я? Не знаю. Но мне хочется исповедоваться. Да, именно исповедоваться, не знаю, был ли подобный обряд у древних славян. Возможно, они приходили исповедоваться лесным духам, или богам, ещё не обозначенным именами, не знаю. Но мне кажется, что это было именно так.