И звери, и люди, и боги - [60]

- Это палач Сепайлова.

Он вылил суп на землю рядом с жаровней, а пирог, выйдя из юрты, швырнул через забор.

- Даже в самых изысканных явствах, если их приносит Сепайлов, может быть яд. В его доме опасно есть и пить.

Я вернулся к себе, подавленный всем увиденным, хозяин еще не спал и встретил меня встревоженным взглядом. Мои друзья тоже были там.

- Слава Богу! - закричали они хором. - С вами все в порядке?

- А что случилось? - удивился я.

- Видите ли, - начал хозяин, - вскоре после вашего ухода явился солдат Сепайлова и забрал, якобы по вашей просьбе, вещи. Но мы-то знаем, что это означает:-они произведут обыск, а потом ...

Я понял, чего они опасались. Сепайлов мог подложить в багаж что угодно, а после обвинить меня во всех смертных грехах. Мы с агрономом тут же направились к Сепайлову; оставив друга на улице, я вошел в дом, где меня встретил тот же солдат, что приносил ужин. Сепайлов принял меня незамедлительно. Выслушав мой протест, он сказал, что это была ошибка и, попросив минутку обождать, вышел. Я ждал пять минут, десять, пятнадцать - никто не приходил. Постучал в дверь, но мне не ответили. Решив немедленно идти в барону Унгерну, дернул дверь. Заперта. Дернул другую - тот же результат. Я в ловушке! Хотел было, свиснув, дать знак своему другу, но тут увидел на стене телефон и позвонил барону Унгерну. Уже через несколько минут он появился вместе с Сепайловым.

- Что еще здесь происходит? - грозно спросил он Сепайлова и, не дожидаясь ответа, свалил его ударом ташура на пол.

Мы вышли вместе, и генерал приказал принести мои вещи. Он пригласил меня в свою юрту.

- Живите здесь, - сказал он. - Я даже рад этому случаю, добавил он с улыбкой, - теперь смогу полностью выговориться. Эти слова побудили меня задать вопрос: - Вы разрешите мне описать все, что я видел и слышал здесь?

Он немного подумал, прежде чем ответить:

- Дайте-ка записную книжку.

Я вручил ему блокнот с путевыми заметками, и он вписал в него следующие слова: "Только после моей смерти. Барон Унгерн".

- Но я старше вас, и поэтому уйду раньше, - возразил я. Закрыв глаза, барон покачал головой, прошептав:

- О, нет! Еще сто тридцать дней, и все будет кончено, а потом ... Нирвана! Если бы знали, как я устал - от горя, скорби и ненависти!

Мы помолчали. Я понимал, что обрел в лице полковника Сепайлова смертельного врага - нужно поскорее убираться из Урги. Было два часа ночи. Вдруг барон Унгерн встал.

- Поедем к великому и благому Будде, - предложил он в глубокой задумчивости; глаза его пылали, губы кривились в печальной, горькой усмешке.

Вот так жил этот лагерь мучеников-беженцев, теснимых событиями к неизбежной встрече со Смертью и подгоняемых ненавистью и презрением этого потомка тевтонцев и пиратов. А он, ведущий их на заклание, не знал покоя ни днем, ни ночью. Подтачиваемый изнуряющими, отравленными мыслями, он испытывал титанические муки, зная, что каждый день в укорачивающейся цепи из ста тридцати звеньев подводит его все ближе к пропасти по имени "Смерть".

Глава тридцать восьмая. Пред ликом Будды

Подкатив к монастырю, мы вышли из автомобиля и по лабиринту узких улочек добрались до главного храма Урги. Стены и окна в нем были выдержаны в тибетском стиле, крыша - по-китайски вычурна. У входа в храм горел фонарь. Тяжелые ворота, украшенные железной и бронзовой резьбой, были плотно закрыты. Генерал ударил в большой медный гонг, подвешенный к воротам - тут же со всех сторон стали сбегаться перепуганные монахи. Увидев "генерала-барона", они пали ниц, боясь поднять головы.

- Встаньте, - приказал генерал, - и впустите нас в храм.

Внутри святилище ничем не отличалось от других, виденных мной, ламаистских молелен, - те же разноцветные флажки с молитвами, символические знаки, лики святых, свисающие с потолка длинные шелковые ленты, статуи богов и богинь. Перед алтарем с обеих сторон тянулись красные низкие скамьи лам и хора. Свет от горящих у алтаря небольших светильников падал на золотые и серебряные курильницы и подсвечники. За ними висел тяжелый шелковый занавес с тибетскими письменами. Ламы отвернули его. В тусклом свете курительных свечей проступили очертания огромной позолоченной статуи Будды на лотосе. Только световые блики слегка оживляли лик равнодушно взирающего на страдания мира Бога. Его окружали тысячи маленьких Будд-статуэток, принесенных верующими в надежде, что Бог услышит их. Барон ударил в хонхо-молитвенный колокольчик, чтобы привлечь к себе внимание Будды, и бросил пригоршню монет в объемистый бронзовый сосуд. Затем потомок крестоносцев, прочитавший всех западных философов, закрыл глаза, приложил руки к лицу и погрузился в молитву. На его левом запястье я разглядел черные четки. .Он молился минут десять. Затем мы направились в другой конец монастыря, по дороге барон признался мне:

- Я не люблю этот храм. Он новый, ламы возвели его, когда Живой Будда ослеп. На лике позолоченного Будды я не вижу следов надежды, горя, слез и благодарности приходящих к нему людей. Они еще не успели проступить на лике Божества, прошло слишком мало времени. Сейчас мы идем к древнему Храму Пророчеств.