И жизнь подскажет… - [23]

В следующую секунду из тени деревьев появилась Марлин с охапкой листьев в руках. Она улыбалась так широко и искренне, без тени притворства или кокетства, что Коннер с трудом узнал в ней капризную девицу, с которой привык иметь дело.

Так это и есть настоящая Марлин? Он и забыл, что ей всего девятнадцать. Совсем ребенок! Она бы тоже залезла на дерево, если бы не беременность… И сердце его вдруг сжалось от сочувствия к этой девочке с огромным животом, девочке, чье детство так внезапно и трагически оборвалось.

Горькое чувство вины охватило Коннера. До сих пор он был слишком суров с невесткой. Да, она избалованна и капризна, она скандалит, дуется без причины, беспрерывно чего-то требует, выводит из себя, но… с ней следовало обращаться помягче.

В конце концов, она тоже потеряла Томми! Но собственное горе затмило ему разум, и он не замечал, что рядом страдает другой человек.

Да, доброты ему не хватало. Но это поправимо. С нынешнего дня он станет вести себя совсем по-другому!

Заметив кузину, Хилари улыбнулась и помахала ей рукой. Волосы ее — того же цвета, что и листья над головой, — растрепались от легкого ветерка и блестели в лучах полуденного солнца. Хилари засмеялась и наклонилась вперед, обняв рукой ствол. У Коннера вдруг запершило в горле: он вспомнил то время, когда, подобно ей, смеялся и радовался жизни. Как это было давно!

Коннер отставил нетронутый стакан и направился к дверям. Едва ли сам он понимал, куда и зачем идет; просто девичий смех тянул его к себе, как магнит притягивает железо.

Но он снова опоздал и встретил их уже по дороге к дому. Хилари шла в середине, взяв сестру и кузину под руки. На ней были обтягивающие синие джинсы, давешний желтый свитер и легкая серая куртка; на растрепанных рыжих волосах красовался венок из осенних листьев, сплетенный руками Марлин.

— Привет! — окликнул он их, и вся компания удивленно воззрилась на него. Он говорил, что уезжает на неделю, и дамы, конечно, не ожидали его домой так скоро. Хилари сорвала с головы венок и виновато спрятала за спину, словно школьница, пойманная строгим учителем за какой-то непозволительной шалостью.

Коннер нахмурился. Так вот как она смотрит на него? Хоть он и сам понимал, что это глупо, но не мог побороть желание проникнуть в ее душу и стереть оттуда нынешний свой образ, заменив его иным, более лестным.

Но это невозможно. Хилари умеет контролировать свои чувства лучше, чем любая другая из известных ему женщин. Вот и сейчас на лице у нее словно написано крупными буквами: «Частные владения. Вход запрещен».

Но Коннер, привыкший нарушать правила бизнеса, был не из тех, кто легко подчиняется запретительным знакам. Он чуть приобнял Хилари за талию, прикоснувшись к мягкой ткани куртки, и взял у нее из рук венок.

Хилари не успела возразить — Коннер водрузил венок ей на голову. Волосы ее были мягки, как шелк, и у него дрогнули руки, когда он откинул несколько прядей, упавших ей на лицо.

Он коснулся ее щеки, и девушка замерла на месте. Теперь на лице у нее было написано: «Убирайся прочь!»

— Не снимайте! — произнес Коннер, снова коснувшись ее щеки и удивляясь собственному упрямству. Что это нашло на него сегодня? — Он вам очень идет!

«Идет — это еще слабо сказано!» — подумал он, пряча руки в карманы, чтобы не поддаться соблазну и снова не дотронуться до нее. В короне из листьев, с блестящими на солнце медно-рыжими волосами, Хилари казалась лесной богиней, воплощением Осени. Глаза ее зеленели, словно последний привет ушедшего лета, солнечные лучи ласкали лицо, а нежная кожа в том месте, где к ней прикоснулись его пальцы, пылала, словно ягоды дикой вишни.

И вдруг Коннер понял, что с ним. Он просто хочет ее. Хочет страстно, до боли. Что, если он, забыв обо всем, подхватит ее на руки и помчится, словно олень, далеко-далеко в лес, где их не отыщет ни одна душа? Что она тогда станет делать, думал он, глядя, как пылают румянцем ее щеки. Придет в ярость? Или, отдавшись собственному глубинному порыву, обовьет его шею руками и склонит голову ему на грудь? И он уложит ее на ковер из осенних листьев и…

Господи Иисусе! Отчаянным усилием Коннер натянул удила своей разбушевавшейся фантазии. С ума он сошел, что ли? Умчать эту недотрогу в лес, заняться с ней любовью… «Да, Коннер Сент-Джордж, ты определенно не в себе! Только взгляни на нее! Да она собьет тебя с ног, если ты отважишься хотя бы взять ее за руку!»

«Только взгляни на нее…» Пока Коннер предавался недостойным здравомыслящего человека фантазиям, Хилари отстранилась от него. Не физически — она не сдвинулась ни на дюйм, но внутренний свет, освещающий ее лицо, погас, глаза потускнели, улыбка стерлась с губ. В одно мгновение она превратилась в статую, прекрасную, но бездушную, не способную ни чувствовать, ни принимать, ни, уж конечно, дарить любовь.

Почему, черт побери? Коннер едва не выкрикнул эти слова вслух. Почему?

Почему она ускользает от него? Словно он ловит отражение в воде. Стоит к нему прикоснуться — оно рассыпается тысячью бликов, и в горсти остается только мутная водица.

Кто-то прикоснулся к его руке.

— О, Коннер! — защебетала Марлин, по-хозяйски кладя ему руку на локоть. — Как я рада, что ты так скоро вернулся!