И вспыхнет огонь - [4]

- Я знаю, Б. Д., - ответил Джейк. - Знаю и то, что рискую потерять работу. И все равно я против того, чтобы передача пошла в эфир. Подумайте об этом. Давайте я покажу вам самый конец. Я уверен, вы поймете, почему я готов остаться без работы, и согласитесь со мной.

Под ложечкой у меня противно засосало. Надо мной тоже стоит начальство, и это начальство заявило, что программа "Всадники зовут" будет при всех условиях показана телезрителям. При всех условиях. И обсуждению этот вопрос не подлежит. Да, происходит что-то не совсем понятное. Время для коммерческой передачи купили у нас за неслыханную цену, и сделал это военный концерн, который никогда еще не заказывал нам рекламу. Однако меня гораздо больше беспокоило другое: Джейк Питкин не славился свободомыслием и независимостью взглядов, и вот поди ж ты - ставит теперь на карту свою работу. Значит, уверен в моей поддержке, иначе не отважился бы на такой шаг. Увы, от меня ровным счетом ничего не зависело, хоть Джейку я об этом сказать и не мог.

- Начинайте, - распорядился Джейк в микрофон. И когда свет в просмотровой погас, повернулся ко мне: - Вы сейчас увидите их последний номер, Б. Д.

...Чистое голубое небо на экране, томные, ленивые аккорды гитары. Камера медленно ползет по небу: легкие белые облака, маленькое, бесконечно далекое солнце - не солнце, а крошечная светящаяся точка. Эта точка подплывает к центру экрана, и в этот момент в аккорды электрогитары вплетается тихое жужжанье ситара. Медленный, очень медленный наезд на солнце. И чем больше становится его шар, тем громче жужжанье, гитара смолкает, и начинает отбивать ритм барабан. Громче, громче гудит ситар, и жестче стук барабана, и все быстрее, быстрее, а солнце продолжает расти, и наконец весь экран заполняет невыносимо яркое сияние. Ситар и барабан словно обезумели, но, перекрывая их, звучит голос - словно стон больного в горячечном бреду:

- Ярче - тысячи - солнц...

Свет чуть бледнеет, из него проступает прекрасное лицо женщины с темными волосами, огромными глазами и влажными губами, и вдруг на звуковой дорожке остаются только приглушенные воркующие звуки гитары и тихие голоса:

- Ярче тысячи... тысячи солнц!

Лицо женщины расплывается, вместо него на экране - "Четыре всадника" в черных одеждах, и мелодия, возникшая с появлением лица женщины, переходит в минор и звучит уже как погребальная песнь под аккомпанемент скорбных, отрешенных аккордов электрогитары и тоскливого гуденья ситара:

- Мир темнеет... темнеет... темнеет.

Монтаж вставных кадров:

Горящая вьетнамская деревня, убитые женщины, дети...

- Мир темнеет, темнеет, темнеет.

Горы трупов в Освенциме...

- И ночь!

Гигантские кладбища машин, на переднем плане - худые, как скелеты, негритянские ребятишки в лохмотьях...

- Я умру...

Охваченное пламенем негритянское гетто в Вашингтоне, на заднем плане -туманный силуэт Капитолия...

- ...не увидев рассвета!

Огромное, во весь экран, лицо "всадника"-солиста, сведенное судорогой отчаяния и экстаза. Ситар играет в дубль-ритме, горестно плачет гитара, и "всадник" кричит в исступлении:

- Но я еще жив, и дай мне пройти этот путь! Скорей, я зову вас с собой, остались мгновенья!

Снова лицо женщины, но бесплотное, прозрачное, сквозь него бьет беспощадный желтый свет. Все быстрее рокочет ситар под обреченное рыданье гитары, и "всадник" заходится в неизбывной муке:

- И вспыхнет огонь, великий огонь озарит мое небо!

На экране - ничего, кроме жесткого, ослепляющего света...

- Смерть! Хаос! Ничто!

Экран мгновенно гаснет. Через несколько секунд чернота начинает высвечиваться вдоль горизонта тусклым синеватым заревом...

- Пусть вспыхнет огонь... великий огонь... наш последний свет... Никто не вернется, чтобы снова пройти этот путь!

Музыка смолкает. В полной тишине экран освещается взрывом чудовищной силы. Рвущий барабанные перепонки грохот. Медленно разворачивается зловещий гриб атомного облака. Под слабеющий гул и рев оно наливается огнем. Снова, на этот раз едва различимое, проступает сквозь атомное облако лицо женщины. И, заглушая рев, с непристойным благоговением шепчет голос:

- Ярче тысячи... Боже великий, ярче тысячи... тысячи солнц!

Экран потух, в зале зажегся свет.

Я сидел и глядел на Джейка. Джейк глядел на меня.

- Какая мерзость, - наконец произнес я. - Меня просто тошнит.

- Вы ведь не согласитесь показывать ее людям, правда, Б. Д.? - тихо спросил Джейк.

Я быстро прикинул. Номер занял минуты четыре - четыре с половиной... пожалуй, можно попробовать.

- Вы правы, Джейк, - решил я. - Мы не станем показывать людям этот бред. Вырежем номер и втиснем еще какую-нибудь рекламу. Время будет покрыто полностью.

- Вы не поняли, Б. Д., - ответил Джейк. - Контракт, который навязал студии Херм, не позволяет нам ничего менять. Мы показываем все как есть или вообще ничего не показываем. А пленка вся такая.

- Что значит - вся такая?

Джейк заерзал на стуле.

- Эти ребята... понимаете, Б. Д., они больные...

- _Больные_?

- Они... видите ли, у них навязчивая идея, они влюблены в атомную бомбу. Все, что они делают, бьет в одну точку.

- То есть, значит, что же - _вся_ пленка такая?