И все-таки она красавица - [29]
Убойный аргумент, ничего не скажешь, но всегда наступает момент, когда человек перестает довольствоваться панорамой.
21:33
Лейли и Ги покурили на балконе, потом она оставила гостя в комнате считать сов, очки и чайные коробки, а сама пошла сменить «божьекоровкино» платье на удобную красную джеллабу с небольшим круглым вырезом, открывающую только лодыжки. Она очень осторожно поставила на журнальный столик поднос с чашками, как будто опасалась, что музыка, доносившаяся из квартиры Камилы и больше похожая на отзвуки землетрясения, выплеснет горячую жидкость.
Ги сидел на стуле и с тревогой смотрел на изображение Сегу и догонские маски, не убранную после ужина посуду, мяч Тидиана, рассыпанную по полу землю и, казалось, спрашивал себя, что он делает в этой немыслимой квартире. Он позвонил в дверь час назад и растрогал Лейли, пробормотав убогие извинения. Так ребенок просит прощения, не веря своим словам.
– Я… кажется, я забыл у вас сигареты, – сказал он голосом завзятого курильщика, жаждущего сделать первую, самую сладкую, затяжку.
Лейли встретила Ги открытой улыбкой, сказала, что Бэмби и Альфа́ нет дома, а Тидиан лег спать. Что он может ненадолго остаться, и она подогреет тажин или нальет чаю.
– Покурите в окно, а я пока сниму одежду, пропахшую пылью и жавелевой водой, и переоденусь. Главное – не обращайте внимания на беспорядок.
Когда Лейли вернулась в комнату, на ней была просторная джеллаба, подчеркивавшая высокую стройную фигуру. Она немножко гордилась тем, что платье идет ей, как и двадцать лет назад. Соседу снизу повезло меньше – из-под заправленной в джинсы клетчатой рубашки выпирал, нависая над ремнем, круглый живот. Лейли устроилась на диване, Ги докурил и сел напротив нее на стул.
– Пришли послушать продолжение истории? – спросила она, глядя ему в глаза и убеждаясь, что худшее миновало: сегодня вечером ее секрет хорошо защищен. – Но я-то о вас ничегошеньки не знаю…
Ги зажал ладони между коленей.
– Ну… что я… Родился в Мартиге, а через пятьдесят лет оказался тут, неподалеку, километрах в десяти. Тридцать лет работаю на одном и том же месте. Был женат двадцать лет, потом она ушла – надоело готовить мне еду, разговаривать «в пустоту» и весь день слышать из телевизора голос спортивного комментатора. Я поискал другую, похожую на нее, но не нашел: с возрастом женщины становятся недоверчивы. В общем, я скорее не люблю перемены.
– Тогда что вы здесь делаете?
– Не знаю.
– Подогреть тажин?
– А потом поведете беседу за двоих? Если еще и «Экип 21»[51] включите, сразу на вас женюсь!
Лейли рассмеялась, оценив немудреную шутку.
– Женитесь на черной?
Джеллаба соскользнула с плеча. Контраст пьяной вишни и шоколада. Ги задержал взгляд на женщине.
– Вы не такая, как все… Сколько вы здесь? Четыре, пять лет? Вы похожи на девчонку. На детей не сердишься, зло держишь на родителей. Знаете, почему в Пор-де-Буке так много иностранцев?
– Нет.
Она взяла поднос и пошла в кухонный закуток.
– В семидесятых, когда я был маленьким, закрылись верфи и власти заявили, что в Фосси, на озере Бер, будет создана самая большая промышленная зона во Франции. Самая большая, так и говорили. Нечто гигантское, тысячи и тысячи рабочих мест в черной металлургии. Подход показался новым, в Пор-де-Буке начали строить жилье, со всех концов Европы и – главное – из Африки приехали десять тысяч рабочих, готовых вкалывать на будущих заводах. Но кто-то в Париже решил, что никаких заводов не будет. Идею промышленной зоны в Фоссе похоронили, а иностранцы остались. Вот и вся история. Аид эль-Кабир – Большой праздник – стал в Пор-де-Буке национальным праздником и как никогда оправдал свое название!
Ги хрипло рассмеялся. Лейли вернулась с едой.
– Цыпленок, – уточнила она, окинув гостя жалостливым взглядом.
В этом человеке было что-то трогательное – она не понимала, что именно. Глаза? Голос? Неуклюжесть?
– Считаете меня придурком? Расистом? Мачо?
– Все вместе, мой капитан.
– Но вы со мной все-таки поговорите?
Лейли поставила блюдо на стол.
– Нет, займусь вашим образованием. Слушайте…
История Лейли
Я ослепла в тринадцать лет.
Вам будет трудно поверить, Ги, но сегодня солнце почти меня не беспокоит, только темные очки приходится носить, так что моя коллекция – не дань кокетству, но воспоминание об очень долгом периоде жизни. У Пикассо были розовый и голубой периоды, а у меня черный. Как ко мне вернулось зрение? Это долгая история, я расскажу ее позже. Она еще невероятней той, что вы услышите сейчас. Давайте начнем с самого начала.
Врач в диспансере без эмоций сообщил моему отцу, что я ослепну. Папа рассказал об этом со слезами на глазах – он плакал при мне один-единственный раз. Я до сих пор не знаю, что это было – удача или проклятие. Наверное, то и другое вместе. Мысль о слепоте приводила меня в отчаяние, но хоть было время морально подготовиться. Тридцать месяцев, с одиннадцати до тринадцати лет, я прожила в уверенности, что темнота возьмет надо мной верх. Дни укорачивались, утренние и вечерние часы постепенно меркли. Линии в моих тетрадях превращались в кляксы, паучьи лапки, реки серого асфальта, моря чернил. Я тщетно таращила глаза – ночь неустанно готовилась поглотить меня. Очень странно наблюдать, как мир уходит в небытие, шатается, исчезает, а вы остаетесь. Если хорошенько подумать, это в чем-то противоположно смерти.
