И все-таки море - [2]

Но и город мой прекрасный стал иным. Хотя основа осталась - Нева, Невский, родные улицы и переулки, с которыми связаны смех и слезы прошлого.

Уже несколько месяцев пытаюсь найти тональность, стиль, манеру рассказа о своих друзьях. Уверен, что они не признают сентиментальности. Слюни и сопли пускать не стоит. А ведь тянет!

Все они достойно прожили свою жизнь. На разных должностях и в разных конторах - они РАБОТАЛИ. Сразу признаюсь: мне ближе и понятнее те, кто ходил по морям и океанам, пусть не обижаются избравшие сухопутную дорогу. Я ведь и сам "полуморяк", всегда это понимал и переживал от понимания этого. Утешал себя сознанием: когда бывал в море, становился другим. Лучше, чище, светлее. В этом - главная прелесть морского существования...

У нас была лишь одна общая встреча, сбор, не ставший "традиционным". Собрались через двадцать лет после окончания "альма-матер" - в мае 1972 года. Все было чудесно, но теперь, задним числом, понимаю: на некоторых, тогда еще живших, лежала печать ранней смерти.

Боб Лавров, "Лавруха", "Паганель"... Почти десять лет назад он мне явился. В июне 1985 года, в Ленинграде.

Иду Приморским парком на стадион. Густые березы задевают ветками лицо, напоминая о себе. Эти березки - тогда они были тоненькими нежными саженцами - мы вкапывали в землю тут в сорок седьмом, на субботнике, в октябре, кажется, - поздней уже осенью. Много смеялись, веселились. Борьке Лаврову по прозвищу Пага (от "Паганеля") кричали: "Пага, хватай вагу!" Вагой называлась длиная палка, используемая как рычаг.

Нет уже Борьки-Лаврухи-Паганеля, в земле он, сам стал деревом, березкой...

Еще один Борис... не буду называть его фамилию, потому что прославил ее сын Бориса на рынке рок-музыки, активно мне не близкой.

Борис-отец занимал тогда хорошую должность, придворного фотографа привел, который нас снимал на "традиционном сборе". Но и он, Борис-старший, уже назначил себе путь к скорому концу.

Ося Эльпорт малость на меня обиделся, когда я читал стишки "по поводу", в которых высказал мысль, что мне особенно дороги "водоплавающие". И его нет, трагично и страшно умирал.

Мишаня Вершинкин приехал из Москвы, когда мы собрались в ленинградском "Метрополе". И тоже на меня обиделся, так как "Поздравительную поэму" прислал ему из-под четвертой копирки, слабая получилась печать. Нет уже и Мишани.

Еще один Миша - Павлов. "Балтфлот", по нашей терминологии. С ним виделся в 60 -70-е годы неоднократно. Училище окончил с блеском, редких способностей был парень. Языки изучал за два-три месяца. Вознесся поначалу до представителя министерства (или Совфрахта?) в Амстердаме. А потом покатился по наклонной. Недавно прошел слух: покончил с собой.

И Кирилл - один из моих "выбранных" друзей в 50-е годы. О нем не хочу много говорить, пытался его образ "увековечить" в своей книге. Конец его был тот же - распад личности.

...Но надо ли вспоминать вот так, с самого начала тех, кого уже нет с нами? Леню Масленцина, Боба Федотова, Адика Новикова, Вовку Ананьина, Диму Данилова. Валю Бондаренко, Леву Морозова, Игоря Дегтярева...

Нехорошо, сваливаю всех в кучу, а ведь они были личностями. Дальше о них скажу еще.

А пока - окончание того стихотворения, что лежит под стеклом моего письменного стола:

Теперь вам братья - корни, муравьи,

Травинки, вздохи, столбики из пыли.

Теперь вам сестры - цветики гвоздик,

Соски сирени, щепочки, цыплята...

И уж не в силах вспомнить ваш язык

Там, наверху, оставленного брата...

Ага! Должен вспомнить мой язык "оставленных братьев"! Независимо от того, как бывало раньше, как к ним относился и чем они согрешили против нашего разнокалиберного сообщества.

Грехи - они ушли в прошлое. Осталась ПАМЯТЬ. Потому и берусь за эту работу - за рассказ о том, как жили, любили, трудились мои друзья в 1946 52 годах и потом - в другие годы ХХ столетия.

Мы жили в великой стране. На этом определении настаиваю. Страны этой нет, ее развалили мелкие, никчемные людишки. Но то, что им это удалось, тоже невесело: значит, не твердая, не стойкая была страна. Значит, мы все, жившие в ней, не оказались достойными продолжить ее существование.

Это - отнюдь не призыв к покаянию. Не могу слышать этого слова. В чем я должен каяться? Что не пошел штурмовать Кремль, когда моего отца загребли, а мне было девять лет?

Но странно: такое признание добавляет достойности, не хочется перекладывать вину на других, сам виноват тоже...

И все равно, из тех шестерых друзей, которых видел в июле-августе 1994 года, почти все убеждены, что наша страна была великая и жизнь наша была правильная. Индивидуальная жизнь каждого из нас.

На ум сразу приходят сомнения: это все от ностальгии по молодым, прекрасным годам. Люди всегда видят свои юные годы прекрасными.

Впрочем, пусть в этих сложных категориях разбираются специалисты социологи и психологи. Моя задача проще: рассказать о том, какими мы были. Чем жили. Что любили - кого любили.

А я - понял сегодня - люблю всех, рядом с которыми провел чудесные шесть лет. Стишки сочинил когда-то:

Бедны мы были, без квартир,

Без денег, славы и почета...