И все им неймется! - [6]

Сын же рассказывает, что в 1949 году Шостакович отказался ехать на Конгресс деятелей науки и культуры. Ему позвонил Сталин и будто бы состоялся такой разговор. Сталин уговаривал, а Шостакович отказывался: «Я не могу ехать. Я болен, и потом мою музыку запретили исполнять» — «Кто запретил твою музыку?» Вот уже липа. Сталин только с узким кругом старых соратников был «на ты». Это нынешние отцы отечества тычат куда ни попадя. Впрочем, память, когда дело касается Сталина, изменяет сыну композитора не только здесь. Он ещё говорит, например, что няня на день рождения всегда дарила ему «большую, как простыня сторублёвую бумажку с портретом Сталина». Не было у нас ни сторублевых, ни каких иных «бумажек» этого рода с портретами Сталина, как не было и «бумажек» словно простыня. Может, няня дарила в шутку керенки? Но и там портрет Сталина едва ли мог быть. А тот конгресс, кстати, проходил не в Нью-Йорке, как можно понять из этих воспоминаний, а в Париже и Праге.

Видя такие досадные сбои памяти, уже не удивляешься уверениям, что в 1948 году отец был озабочен, как прокормить семью. Да он же незадолго до этого получил Сталинскую премию первой степени. А это 100 тысяч рублей. По тем временам огромные деньги.

Я слышу стон из-за океана: «Как вы смеете! Его же всю жизнь травили! Статью «Сумбур вместо музыки» он до конца дней, носил на груди в целлофановом мешочке. Иван Гронский, конфидант Сталина, пообещал, что к формалистам «будут приняты все меры воздействия вплоть до физических».

Такое негодование Волкова мне понятно. Но, во-первых, кто такой конфидант Гронский? Как говорится, сколько у него дивизий? Конфидант был всего лишь главным редактором некоторых газет и журналов. Дивизий для физических воздействий не имел. Во-вторых, где это он «пообещал» — на редколлегии «Известий» или «Нового мира»? В-третьих, конфидант сам провёл 16 лет в лагере, но остался советским человеком. Пожалеть бы его за такой срок неволи, а не пугалом выставлять. В-четвёртых, и это главное, Шостакович не отверг же критику в этой статье своей оперы «Леди Макбет Мценского уезда», не упорствовал. Дней через пять после появления статьи он сам пришёл к председателю Комитета по делам искусств П.М.Керженцеву, и на вопрос того, признаёт ли он критику в этой статье, ответил, «что большую часть признаёт» и «хочет показать работой, что указания «Правды» для себя принял». Затем спросил, не написать ли статью или письмо с изложением своей позиции. Керженцев счёл это не нужным. В конце беседы Шостакович сказал, что композиторы очень хотели бы встретиться с товарищем Сталиным (Власть и художественная интеллигенция. М. 1999. С. 289). И всё это он подтвердил, создав в 1956 году, когда тиран уже ничем ему не грозил, новую редакцию оперы, дав ей гораздо более разумное название «Катерина Измайлова». Её премьера состоялась в 1962 году, и прошла с большим успехом. Так с чего бы стал он носить на груди помянутую статью?

Да, композитор знал несправедливости, обиды, но вся история со статьёй «Сумбур» раздута. Другое дело, что Шостакович, о котором при первом же его появлении заговорили как о гении и до этого только хвалили, был человеком очень чувствительным и ранимым. Подлинная драма для художника — невозможность донести своё произведение до читателя или слушателя. Но ведь опера «Леди Макбет» уже два года шла не только в Москве и не где-то, а в филиале Большого, но и в Ленинграде (за один год 50 раз «с аншлагами по повышенным ценам») да ещё и в Англии, США, Швеции, Швейцарии… Е.Громов добавляет: «в театрах Парижа и Копенгагена, Праги и Братиславы». Она имела оглушительно хвалебную прессу. О чём ещё может мечтать художник! А когда появилась статья «Сумбур», то ведь у Шостковича нашлись такие могучие защитники и дома и за границей, как Максим Горький и Ромен Роллан. Горький написал письмо Сталину.

К тому же никаких «оргвыводов» не последовало, как это было через десять лет с Анной Ахматовой и Михаилом Зощенко, которые не только угодили в постановление ЦК, но и были исключены из Союза писателей, как позже и Пастернак. И защитников у них не нашлось.

Но ведь суровой критике иногда справедливо, иногда не очень в партийной печати подвергались произведения даже «любимцев Сталина», как их называет Волков, например, роман «Молодая гвардия» Фадеева, которого-де «вождь объявил классиком» (чего он, разумеется, никогда не делал) или повесть Симонова «Дым отечества». Тогда кто-то горько усмехнулся:

Он был красивым, молодым

Всё было — слава, молодечество…

Но что такое слава? Дым

Неблагодарного отечества.

Наконец, Шостакович, конечно же, гений. А у кого из таинственных существ этого рода жизнь прошла безмятежно — у Данте или Галилея, у Бетховена или Вольтера, у Пушкина или Мусоргского? И ведь никто из них не знал щедрот от власти, а только гонения, ссылки, клевета… Шостакович родился в интеллигентной семье в столице и всю жизнь прожил в Ленинграде и Москве в атмосфере искусства. И о нём сразу же повеяло: гений! А его гениальный ровесник Шолохов всю жизнь прожил в деревне среди мужиков. И сразу после выхода первой книги «Тихого Дона» пополз слушок: плагиатор… Да не слушок, а прямые обвинения и в молодости и в старости — от злобного пигмея Солженицына. Слава Богу, ничего подобного Шостакович не знал. Не приходилось Шостаковичу, как Шолохову тайно ночью бежать из родного дома от грозившего ареста и расправы. Не знаю, когда и как умерла мать Шостаковича, а мать Шолохова погибла под немецкими бомбами. А вспомним других русских гениев. Композитора минула участь Пушкина и Лермонтова, изведавших ссылки, надзор и погибших на дуэли в тридцать семь и в двадцать шесть лет, и судьба Достоевского, познавшего каторгу и умершего в шестьдесят, и муки Льва Толстого, спастись от коих он надеялся бегством ночью из дома, и нищенские скитания по Руси Горького, и роковые решения Есенина и Маяковского… Так о чём же речь? Какой страдалец? Ничего из помянутого не изведав, в почёте и славе в полном достатке и благополучии, осыпаемый наградами и премиями, прожил до семидесяти лет. Между прочим, никому из великих русских композиторов прошлого такой срок судьба не подарила. Глинка, Бородин, Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков… Только последнему посчастливилось перевалить за шестьдесят, а остальные — сорок-пятьдесят лет с небольшими хвостиками. Но ничего из этих соображений не интересует Волкова, ему нужна сооружённая им конструкция для клеветы на Советскую эпоху.