И возьми мою боль - [44]

— Ирада, — чуть покраснела девушка.

— Красивое восточное имя, — кивнул старик. — В молодости я некоторое время жил в Тбилиси. И там это имя часто встречалось. И среди грузин. И среди азербайджанцев. Они любили называть этим именем своих дочек. Оно, кажется, означает силу воли или стойкость. Я не путаю?

— Да, стойкость, — улыбнулась девушка, — сила воли.

— Это действительно твои часы? — осторожно уточнил ювелир.

— Да, — кивнула девушка, — отец подарил мне их на день рождения.

— В таком случае у тебя очень состоятельный отец. Где он сейчас?

Девушка замолчала. Глаза ее начали наполняться слезами. Она вспомнила лежавшего на лестнице отца. И кровь на его рубашке.

— Он погиб, — выдавила она, — его убили.

— Понятно, — вздохнул старик, — а ты убежала из дома? Правильно?

— Да, — кивнула она.

— Давно убежала?

— Вчера вечером.

— А где провела ночь?

— В лесу, — призналась девушка.

— Тебе повезло. Очень много опасных хищников бродит в наших лесах, — печально сказал старик. — Двуногих хищников. Она попробовала чай. Он был вкусный, с мятой.

— Что думаешь делать? — спросил старик.

— Не знаю.

— У тебя есть мама?

— Она тоже умерла. Давно.

— Других родных или близких у тебя нет?

— Есть. Но не в Москве.

— Где был ваш дом?

— Я не знаю. Квартира у нас на Мичуринском проспекте, но она еще не готова, ее ремонтируют. А где была дача, я не знаю.

— Вы были на даче? — понял Наум Киршбаум.

— Да, — кивнула девушка. — И там убили твоего отца?

Она снова кивнула.

— Нехорошо, — вздохнул старик, — нужно думать, что тебе делать дальше.

У тебя, кроме этих часов, ничего нет?

— Есть, — вдруг сказала девушка.

— Что есть?

— Счет в немецком банке. Я знаю номер счета и код. Отец говорил, что там у него лежит миллион долларов.

— А какой банк? — недоверчиво спросил ювелир. Девушка назвала банк. Это был известный солидный банк, о котором слышал и Наум Киршбаум. Он закрыл глаза.

Потом открыл и посмотрел на девушку. Покачал головой.

— Не говори никому про эти деньги. Нигде и никому. Даже самым близким людям. Ты меня понимаешь? Пока ты не сможешь добраться до этих денег, не говори про них никому. Иначе тебя не пощадят. Миллион долларов — очень большие деньги.

Не говори про них даже очень близким людям. Поняла?

Она кивнула.

— Пей чай, — устало сказал Наум. — Значит, у тебя нет ни паспорта, ни документов. Ты, вообще, москвичка?

— Нет. Я приехала из Турции.

— Да, — удивился старик, — а хорошо говоришь по-русски.

— Я раньше училась в русской школе. Мы из Грозного, уехали оттуда десять лет назад.

— Понятно, — Наум взял чайник и снова налил своей гостье чаю, — пей, — печально сказал он.

В его лице затаилось нечто такое, что девушка замолчала. Она испуганно смотрела на него, не решаясь заговорить. Он качал головой, размышляя над судьбой своей гостьи.

— Хорошо, — сказал он вдруг, подводя невеселый итог, — может, ты и будешь моим лучшим вложением капитала. Я постараюсь что-нибудь придумать. И с твоими документами, и с твоим паспортом. Договорились?

Этому старику она верила и поэтому радостно улыбнулась Потом спросила:

— Вы живете один?

— Да, — кивнул старик, — уже пятьдесят лет.

— Я видела у вас на комоде фотографию женщины, — призналась девушка. — С двумя детьми. Я думала, это ваши дети.

— Это мои дети, — печально сказала Наум, — и моя бывшая жена. Моя Сарра.

— Вы с ней развелись? — несмело спросила Ирада.

— Нет, — грустно улыбнулся старик, — нас, евреев, часто не любят, еще чаще ненавидят. Но мы никогда или почти никогда не бросаем свои семьи. Для нас это единственное, что у нас есть после нашего бога. Или наравне с богом, я этого точно не знаю. Она умерла.

— А дети? — шепотом спросила Ирада.

— И они тоже, — сказал старик. Он тяжело вздохнул. — Во время войны. У меня была открытая форма туберкулеза, и меня не взяли в армию. Мы жили в Ленинграде и очень сильно голодали. Мы не успели эвакуироваться на Большую землю. Вернее, жена не захотела меня оставить. Я был очень болен, и они остались со мной. А когда я поправился, заболела моя Сарра.

Он помолчал.

— Когда я немного поправился, то стал добывать еду для детей. Нам даже удалось выстоять зимой сорок первого, когда люди умирали на улицах. У нас была обтянутая кожей мебель, и мы варили из этой кожи разные супы, кормили детей, чтобы они не умерли с голода. А когда наступила весна, мне удалось договориться и отправить семью на Большую землю. Сарра плакала, не хотела уезжать, но я настоял. Я очень боялся, что они останутся в городе и снова будут голодать.

Ребята тоже не хотели уезжать. У нас были близнецы. Им было уже по шесть лет.

Он закусил губу. В глазах блеснули слезы.

— Они сели на катер. Я сам помогал детям. Сам поднимал их на руки и передавал жене. Как она мне тогда улыбалась. Нам казалось, что самое страшное уже позади. Был такой хороший весенний солнечный день.

Он судорожно вздохнул.

— Я работал тогда в порту. Меня взяли на работу, и я сам помогал отправлять этот катер. На нем было столько детей. Столько детей, — повторил он, — а день был солнечный. Я видел, как появился этот самолет. Видел, как мне махали мои ребята, видел, как улыбалась Сарра. А потом самолет сбросил бомбу.