И восстанет мгла. Восьмидесятые - [7]

— В семью тоже ничего не тащишь, — наседая, парировала Надежда. — Вон, как другие — Фролин хрусталь с завода ящиками продает, наживается. А вы, пропойцы, две чаплашки через проходную пронесете — и враз за водкой… Я в одном пальто все сезоны от свадьбы хожу, и сапоги купить не на что.

— Я выпил и как штык домой, — продолжал оправдываться, теряя отраду от испитого после смены, Панаров. — Налево не бегаю, любовниц не завожу — не мотаюсь по бабам… В горячий из-за тебя перевелся, здоровье гроблю.

— Не из-за меня, а из-за сына, герой! — с вызовом поправила его жена, давя на отеческие чувства. — В горячем цеху много кто работает — не все алкаши, как ты… Иди к нам лесорубом, коль в горячем корячиться не хочешь… Ты мужик — ты должен ребенка, семью содержать! А на сто двадцать в месяц с твоей прежней сверловки не проживешь.

— Это ты начальству моему пойди скажи, — почувствовав себя загнанным в угол упоминанием о сыне и о мужском долге, Алешин папа отбивался уже менее уверенно. — Я, что ль, зарплату себе начисляю?.. С понедельника по воскресенье на непрерывном в три смены батрачу…

— Учиться надо было идти, головой вовремя думать! — Надежда пошла в наступление, распознав слабину в обороне противника. — А не с гитарой по домам культуры мотаться да вино ящиками со шлюхами хлестать!

— Ты выучилась — толку-то… Ломоносов хренов, — мрачно подытожил карьеру жены почти отрезвевший Анатолий.

— Мне-то хоть после техникума жилье леспромхоз дал! — возмутилась низкой оценкой плодов своего образования Алешина мама. — А ты бы так и снимал у других угол всю жизнь!.. Опора семьи, тоже мне!

— Ладно, все! — рявкнул вконец обозлившийся Панаров. — Заткнись!

Алеша из опыта знал, что крики в доме будут продолжаться весь вечер, то затихая ненадолго, то вновь набирая обороты. Отец, угрюмо отлучаясь во двор, будет все сильнее пьянеть, возвращаясь, все агрессивнее огрызаться на заедавшие попреки, затем завалится с храпом спать. Мама будет жаловаться, горько казниться о злосчастном замужестве, о ненужной второй беременности, потом беззвучно плакать, вцепившись зубами в подушку в спальне.

Он не смыслил до конца сути ссор родителей и претензий, предъявлявшихся отцу, но ощущал, что где-то, пожалуй, папа виноват и должен был вести себя как-то иначе, по-другому. Делать так, чтобы у мамы всегда были новые сапожки, и платья, и пальто, много денег и хрустальной посуды, своя баня, газовая плита и стиральная машина.

Словом, мама не должна плакать.

Алеша осуждал своего отца.

Глава 7

К концу декабря снегу намело столько, что изгородь палисадника едва виднелась, все кругом было белым-бело, и с трудом прочищенную узкую дорожку к водоразборной колонке обрамляли величественные сугробы высотой чуть ли не в человеческий рост. Вода в колонке без конца замерзала, приходилось зажигать газовую горелку, чтобы растопить лед в чугунной болванке и едва успеть нацедить из нее пару ведер вяло текущей, густой, словно сироп, ледяной жидкости.

Взъерошенные воробьи и синицы нещадно голодали и яростно дрались за твердый, как камень, ноздреватый от клювов шматок свиного сала, привязанный к сахарнобелой ветке вишневого дерева, рискуя в запале щебечущей битвы угодить в когтистые лапы злокозненных коварных котов, для которых высокие плотные сугробы открывали заманчивые перспективы: птичьи кормушки, когда-то недоступные, сейчас висели едва над их пунктиром намеченными стежками.

Алеша выздоровел и мало-помалу свыкся, смирился с новым детсадом. Он замкнулся, старался не заговаривать первым ни с кем из ребят, не быть на виду.

Дети постепенно привыкли к необщительному новичку и особо его не донимали, вовлекая в свою жизнь лишь изредка, когда без него нельзя было обойтись, и предлагая самые малозначительные роли. Мальчика такой ход дела вполне устраивал. Не принимая участия в играх детей в группе, он исключал их из своего мира.

Он предпочитал подобрать с полки никому неинтересный сборник сказок или книжку-раскраску с коробкой цветных карандашей и провести весь день за столом с перерывами на еду, обязательные прогулки на улице и тихий час. Привычка к чтению отдаляла его от других детей.

Воспитательницы и нянечки были довольны Панаровым.

Вовремя доделав и отправив в управление годовой план, мама Алеши слегка воспользовалась должностным положением и попросила бригадира лесорубов привезти ей елку к Новому году. Она любила сосну — с нее почти не сыпались иголки аж до старого Нового года, ветви были пушистее, да и аромат хвои ярче, чем у скромной, неброской ели.

Роскошное дерево с и вправду пушистыми, раскидистыми лапами, два с лишним метра высотой, вскорости заняло почетное место в передней близ трельяжа с зеркалами, отражавшими и умножавшими глянцево-зеленую хвою, слегка заслонив колючими ветвями враз как-то стушевавшийся черно-белый «Рекорд» в углу на тумбочке.

Алеша с отрадным благоговением помогал маме украшать дивную, сказочную елку, осторожно выуживая из пыльных картонных ящиков самоцветами светящиеся стеклянные шары, золотистые и бронзовые шишки, рубиновые звезды, своими руками развешивал блестящий, струящийся елочный дождь и обвивал ветки серебристыми, искрящимися гирляндами и серпантином.