«И вновь я возвращаюсь…» - [6]
Неподалеку от деревни Никольское он обнаружил остатки двух земляных укреплений, о которых никто из местных жителей не смог ничего рассказать — ни того, кто их строил, ни даже того, к какому времени их отнести.
Погрузившись в раздумья, бродит Пржевальский по наполовину разрушенным и засыпанным стенам, поросшим травой и кустарником…
Меж тем близилась осень. Спускаясь по Суйфуну в Новгородскую гавань, Пржевальский отмечал явные следы ее приближения. Леса начал покрывать первый слой позолоты, стаились птицы к отлету, а стрижи и ласточки уже устремились на юг. Холоднее стало ночами…
В Новгородской он впервые в жизни ощутил дыхание океана. Стоя на краю русской земли, вдыхал он горько-соленым, йодистый запах гниющих водорослей, вслушивался в мерный рокот океанской волны. Страницы дневника покрываются новыми записями, спешными от обилия нахлынувших впечатлений, но притом обстоятельными, как было обстоятельным и все, что он делал.
Отсюда, из Новгородской же, он отправился в экспедицию в гавань Святой Ольги, чтобы переписать русских крестьян и проникнуть в малоизученную область на юге Уссурийского края. Шесть вьючных лошадей несли несколько пудов сухарей, мешок проса и столько охотничьих припасов, что их хватило бы на самую большую охоту.
Как-то в долине Сучана уже в ноябре обнаружили следи крупного тигра. Зверь вел себя нагло — прошелся по всей деревне, где остановился Пржевальский, и, будто бросая вызов, подошел к самым окнам дома его.
Наскоро набросив одежду и прихватив с собою солдата, вооруженного пикой, кинулся он по следу, ведущему в густой тростник, росший по берегу озера.
Вот это была охота, которую ему не терпелось давно испытать. До предела обострив свой слух и зрение, крадучись шел Пржевальский по зарослям. Вот вытоптанная площадка со следами еще не подсохшей крови — здесь тигр сожрал унесенную из деревни собаку… Чуть дальше, уже на открытом пространстве, он увидел место, где зверь отдыхал, а вскоре на небольшом холме промелькнуло его гибкое желтое тело. Пет, не догнать…
Но все равно миг чудесный! Палец на курке ставшего вдруг невесомым штуцера, дыхание, само собой участившееся, и сердце, в преддверии опасности забившееся сильнее…
Охотничья тропа, по которой бродил оп, нередко выводила на берег моря. В тихих пустынных заливах на желтеющем дне видел малиновых медуз, морских звезд, распластавших свои лучи на песке, груды раковин, выброшенных волной на прибрежные камни. А дальше, где шла глубина, показывали черные спины киты, время от времени пуская фонтаны. Другая совсем земля… Ради того чтобы увидеть ее, стоило пересечь всю Россию…
Присев на вершине утеса, долго глядит Пржевальский в океанскую даль, где в синеющей дымке на горизонте чудятся ему дивные страны вечной весны и лета, острова, пропитанные солнцем и населенные темнокожими обитателями. Скалистые их берега окаймляет шелестящий кронами пальмовый лес, крики незнакомых животных несутся из чащи…
Не знал он, что в те самые земли, пригрезившиеся в океанской дали, как раз в это время уже стремился такими же мыслями и молодой Миклухо-Маклай… С друого, северного русского берега придет он к тем островам.
Пржевальский под мерный рокот прибоя уносится мысленно в неведомую глубину минувших веков, и в еще большем величии видится ему океан… Лишь голоса потерявших его товарищей приводят в себя путешественника.
Подошла зима. Пышным покрывалом лег снег, на котором четким рисупком обозначились следы птиц и зверей. Маленький отряд перевалил через главный хребет Сихотэ-Алиня и спешно спускался к устью реки Даубихэ, где располагалась русская телеграфная станция. Так не хотелось путникам встречать Новый год в глухой холодной тайге…
А пришлось. Новый, 1868 год застал их в грязной, холодной фанзе измученными после изнурительного перехода в таежных дебрях. Кончились сухари, подошел к концу запас проса, всякая охота из-за глубокого снега превращалась в пустое занятие. Уже две недели, как никто из небольшого отряда не смог ни разу умыться. А ведь где-то стоят теплые избы, и столы в них уставлены обильной едой… Матушка где-то, бог весть как далеко, крестясь, который уж раз вспоминает своего Николая…
Пржевальский, склонясь над дневником при слабом свете свечи и плохо ощущая окоченевшие пальцы, пишет: «Во многих местах вспомнят обо мне сегодня в Европе и, вероятно, ни одно гаданье, самое верное, не скажет, где я теперь нахожусь. Этих мест, куда я забрался, пожалуй, не знает и сам дьявол».
За окном чернильно-густая ночь. Изредка потрескивают прохваченные морозом деревья, негромко посапывает уснувший на лавке Ягунов, зябко завернувшись в овчинный полушубок. Еще один Новый год…
Весеннее солнце вытопило зябкое воспоминание о бессонных ночевках под елями, лиственницами, подпирающими ушитый звездами полог, о бессонных часах, в которые на бороде и усах от дыхания намерзали сосульки и, подтаяв, отвратительными холодными струйками сбегали под рубаху на тело.
Весной жизнь совершенно иная! Чудная жизнь, полная свободы и наслаждений! Столько радости несет с собой свежая зелень, столько волнующих кровь ароматов источают цветы! От пения птиц дрожит, звенит чистый, насыщенный солнцем воздух, вдыхая который, ощущаешь кружение… Как бы жить тогда, не будь в нашей жизни весны…
