И в шутку, и всерьез - [3]

На географических картах водоемы принято обозначать голубым цветом. Так вот, светло-голубая лента даже на картах середины нашего века протягивалась от побережья Средиземного моря через юг Туниса в северо-восточный Алжир. Это — те самые шотты и себхи, о которых идет речь в романе. Для инженера, взглянувшего на географическую карту и не представлявшего реальной природной обстановки, естественным было предположение о возможности прорытия канала в глубь пустыни. Такая идея родилась, кажется, в 1845 году, то есть почти сразу же после проникновения французских колонизаторов в Алжир. Разумеется, идея появилась и разрабатывалась не с учетом полезности такой стройки местному населению, а ради облегчения завоевательных походов и поселения французских колонистов в только что завоеванном регионе. Первоначально проект создания Сахарского моря казался фантастическим, но после прорытия Суэцкого канала (а при его строительстве тоже были использованы естественные водоемы: озера Тимсах, Большое и Малое Горькие) стало ясно: технически идея вполне осуществима. Тогда-то и появился проект Рудера, стержень верновского романа.

Смекалистый военный инженер не смог дать всестороннего обоснования своему проекту, и тот был отклонен учеными академическими головами. Отрицательный вердикт был обусловлен прежде всего экологическими (как бы мы сказали сегодня) причинами. Слабая проработка климатологических и гидрогеологических аспектов проблемы, о чем отчасти упоминается в романе, сослужила плохую службу проекту, сравнительно благополучному с технической точки зрения. Жюль Верн не взвешивает все «за» и «против» рудеровского замысла. Не в этом видит писатель свою задачу. Он — как и во всех других романах — переносит будущее в прошедшее, то есть выдает предполагаемое за свершившееся. Естественно, создатель ярких приключенческих произведений не собирается заняться нужным описанием строительного процесса — то был бы уже не «научный», а «производственный» роман. Жюль Верн оставит подобный жанр «социалистическому реализму».

Автор ограничивается описанием исследовательского маршрута, которым пройдет де Шалле в сопровождении своих друзей-военных. Это, кстати, позволяет «амьенскому затворнику» набросать романтически привлекательные портреты солдат и офицеров колониальной армии. Похоже, и это сделано не без умысла: оправляющаяся после тяжелого разгрома в войне с пруссаками французская армия так нуждалась в похвале…

Однако панегирика исследователям не получилось. Как серьезный художник Жюль Верн не мог не заметить противоречия между интересами колонизаторов и местных жителей. «Туземцы страшились лишиться своих подлинных или мнимых прав»,— признает писатель. В другом месте он выражается еще определеннее: «Нельзя было затронуть привычки и кровные интересы аборигенов — это поставило бы под угрозу успех всего дела». Столкновение антагонистических точек зрения постепенно становится главной темой повествования. Но Ж. Верн питал антипатию не только к производственным процессам. Он, несмотря на депутатство в местном органе власти, не был, в сущности, и политиком. На чьей стороне правота — на европейской или на африканской — он выяснять не собирался. Создание внутрисахарского моря было частью столь ценимого им технического прогресса, а в том, что этот прогресс несет благо людям, писатель никогда не позволял себе усомниться. Если же какому-то частному племени, какому-то одному народу прогресс приносит ухудшение жизненных условий, возможно, только временное — что ж! — ничего не поделаешь, нужно смириться.

Верн не побывал ни в одной из многих описанных им «экзотических» стран. Он мог согласиться, что индийская или, скажем, китайская цивилизация вполне сопоставима с европейской, но уже к исламской относился с заметной снисходительностью. Когда же речь заходила о скотоводах-кочевниках и прочих «диких» народах, высокомерие образованного европейца бурно прорывалось наружу. Это заметно во многих романах мэтра; ощущается оно и во «Вторжении моря». Стоит лишь вспомнить некоторые характеристики, даваемые писателем туарегам — коренным жителям пустыни (конечно, при этом не надо забывать, что Верн доверяется чужим наблюдениям и анализам; когда он ошибается, то только следует заблуждениям первоисточников).

При всех недостатках писательских оценок, надо признать, что автор достаточно рельефно и реалистично показывает конфликт между пришельцами и коренными жителями и, несмотря на отрицательное в целом отношение к кочевникам, признает определенную правомерность их претензий. Возможно, работай литератор над «Вторжением моря» в лучшие годы своей карьеры, он пришел бы к другому решению конфликта. Но в конце жизни знаменитый сочинитель в значительной степени отошел от демократических убеждений давних лет. Поэтому-то для развязывания узла сюжетных противоречий привлекается древнейший, известный с античных времен прием: «deus ex machina» («бог из машины» — то есть урегулирование драматических столкновений путем неожиданного вмешательства высшего существа). Автор вводит в число действующих лиц матушку природу: весьма кстати пришедшееся землетрясение приводит к исчезновению природного препятствия естественному «сооружению» канала. Автор художественного произведения, конечно, вправе придумать любой механизм осуществления своих замыслов, но мы, читатели, живущие столетие спустя после написания романа, вправе усомниться в верности такой литературной развязки. В Советском Союзе был, к сожалению, печальный опыт отвода, например, амударьинских вод в пустыню Каракум. В результате Каракумский канал привел к чрезмерному засолению прибрежных земель и резкому ухудшению их сельскохозяйственной ценности (некоторые — выведены из оборота землепользования). Естественно, во времена Жюля Верна примеров отрицательного воздействия «преобразовательской» деятельности человека почти не было, и вопрос о вреде, наносимом природе искусственными широкомасштабными изменениями окружающей среды, не стоял, и знаменитый писатель еще свято верил в абсолютную пользу научно-технического прогресса.